Стэн сидит на подоконнике в коридоре.

– Нет, ну с этими религиями все довольно понятно. Христианство – оно просто уже неактуальное. Буддизм – конечно, поприкольнее. Ислам – это для совсем упоротых, хотя в нем как раз что-то есть.

Коридор, если я не объяснил, – это коридор репетиционной базы.

– Иудаизм… – Стэн, похоже, пытается вспомнить хоть что-то об иудаизме. Или думает, что бы ввернуть пооригинальнее.

– Обрезание надо делать, – лыбится Роммель.

– Ну и это тоже… Еще индуизм – у меня есть пара знакомых, довольно вменяемых… Но, по-моему, они просто понты кидают, а сами не глубоко в теме.

– Это надо в Индии жить, а так все несерьезно, – подает голос Троцкий.

Я даже не заметил, как он подтянулся к разговору.

– Ну да, и вообще – это в шестидесятые было модно, сейчас уже не особо в тренде… Что у нас еще там есть?

Я – в каждой бочке затычка, поэтому вспоминаю все, что слышал по этой теме.

– Даосизм – это отдельная религия? Еще эзотерика всякая… Нью-эйдж?

– Язычество! Его сейчас вообще до фига, особенно славянских тем всяких, – это уже Троцкий блещет глубокой эрудицией. – Ну и плюс сектанты… Свидетели Иеговы всякие… Или это все равно христианство считается?

– Секты – это когда какой-нибудь гуру вербует себе поклонников, а потом они переписывают на него свои квартиры и тачки, – пугает Роммель. – Ты про такие, Стэн?

– Не, по сектам я не особо в теме… А христиан много всяких. Но я же говорю – неактуальная тема, позапрошлый век.

Стэн – мой лучший друг. Мы с ним вообще со второго класса вместе. Один раз он спас мне жизнь. Почти. Но я считаю, что спас. Чтобы вам было понятно – Стэн мне как старший брат, хотя мы одного возраста.

Но от этого разговора как-то неуютно. Возразить ему, конечно, нечего. Вообще, какое нам дело до всех этих религиозных замут?

Но мне почему-то не хочется ему поддакивать.

Как только Роммель берет последнюю ноту в финале «Лазаньи», в дверь просовывается голова Паши – администратора базы.

– Пацаны, вообще-то пора сва… сваа… сваа… рачиваться, – выдавливает он из себя и стучит пальцем по левому запястью. Часов у него нет, но жест понятный: опять засиделись.

Паша сильно заикается, и иногда его непросто понять. Но на эту базу мы ходим уже давно и научились его расшифровывать.

– Все-все, Паша, пять сек!

Начинаем паковаться: отрубаем комбики, складываем шнуры, раскладываем инструменты по чехлам. Ну и пустые пивные банки туда же. Если честно, на базе, особенно вблизи аппаратуры, пить строго запрещено, но какая же репа, чтобы не накатить?

В пятнадцать минут десятого выходим из репетиционной комнаты. Расплачиваемся с Пашей, жмем ему клешню (которая дрожит так, как будто тоже заикается при рукопожатии) и громыхаем вниз по лестнице.

– О, совсем из башни вылетело! – хлопает себя по лбу Стэн. – Самое главное-то забыл сказать!

Вот вы бы ему поверили? Я Стэна знаю отлично и гарантирую: что бы он там ни задумал, ничегошеньки наш мальчик не забыл, а тщательно выбирал момент, когда нам сообщить. В этом весь Стэн, кстати.

– Ну и что у тебя там «самое главное»?

– Нашел объяву в Инете. Можно вписаться на концерт в нормальный клубешник.

Мы выходим на улицу, минуем проходную. Репбаза, как это часто бывает, находится на территории завода – то ли бывшего, то ли еще действующего, – поэтому и проходная.

– Что за клубешник-то? – первым оттаивает Роммель.

– «Идея Fix».

– Это цивильное место, – реагирует Троцкий. – А мы потянем?

– Если в «Напряге» сыграли программу нормально, то везде сможем, – уверенно жестикулирует Стэн. – Даже наоборот, уже все отрепетировано, да еще и на нормальном звуке…

– А когда? – спрашиваю я. – В «Напряге» неделю назад лабали, не рано еще раз?

– А у тебя ссылка в почте, глянь сам, – пожимает плечами Стэн.

Роммель останавливается: он живет совсем рядом с репбазой, и мы уже в двух шагах от его подъезда.

– Народ фиг соберем, если будем так часто играть.

– А тебе такой народ сильно нужен? – томно парирует Стэн. – Туда не надо свою толпу приводить. Сколько можно для одного и того же зоопарка лабать?

Это у них старая заруба: Стэн не жалует ту свиту, которая таскается за Роммелем на наши концерты. Я от них, конечно, тоже не в восторге, но в целом как-то фиолетово. Поэтому, как кот Леопольд, выставляю ладони вперед, всем видом демонстрируя: «Ребята, давайте жить дружно!»

– Ладно, посмотрю, что там по твоей ссылке.

– Вот-вот, изучи. И если все о’кей, сразу им напиши, что нам типа интересно.

Роммель пытается возмущаться, что его проигнорили, но всем, кроме него, уже хочется запрыгнуть в теплое метро, и мы прощаемся.

В подземке я вспоминаю еще одну важную штуку. Все-таки я не Стэн, на триста шагов вперед не продумываю.

– Слухайте, у нас же была идея собраться как-нибудь и устроить такой глобальный совет – куда дальше развиваться? В смысле музыки, продвижения и вообще…

Троцкий и Стэн кивают.

– Давайте, может, как-нибудь на днях? А то сколько можно откладывать…

– Собраться – это мы всегда за, душа моя Константин Константинович, – подмигивает Троцкий. Хитрым выражением личика явно намекая на то, что «собраться» – это забухать.

– Можно, – поддерживает Стэн. – А что конкретно обсуждать будем?

– Есть идеи кое-какие… Давайте во вторник вечером?

– Во вторник я не могу, – суровеет Троцкий. – Мы с Нюхачом пересекаемся.

Нас со Стэном передергивает при слове «Нюхач»: это главный и старинный друг Троцкого, с которым они бухают так, что нормальный человек от такого неумеренного пития давно бы умер. Вывод? В среду сходку назначать тоже бессмысленно: тушка Троцкого все равно будет нетранспортабельна.

– Тогда, может, в четверг после работы?

– О, это проще, – проясняется чело Троцкого. Еще бы: если начать пить в четверг, выходные начнутся на сутки раньше. – Только где, в «Хитер бобер» десантируемся?

– Ну, попробуем раскидать планы. – Стэн, как всегда, делает вид, что у него график плотнее, чем у Путина, но в итоге наверняка придет.

– Отлично! Роммелю я завтра наберу, поставим его перед фактом.

– Все, я выхожу! Бывайте! – Троцкий с нами прощается, это «Белорусская».

Стэн, вскинув на плечо бас и пожав мне руку, выходит через две станции (он сейчас снимает хату где-то в районе «Нагорной») и исчезает среди мигрантов и крашеных девочек на перроне «Тверской».

Я доезжаю до «Новокузнецкой» и делаю пересадку. В вагоне сесть негде, поэтому прислоняюсь спиной к дверям и только сейчас чувствую, как меня разморило после репы. Пивасик, конечно, свою роль сыграл, но раньше от четырех банок я бы был ни в одном глазу. Интересно, это недосып или уже старость на подходе?

Громыхать по рельсам до «Перово» еще минут пятнадцать, и от нечего делать я разглядываю публику в вагоне. Иногда можно насмотреться на таких кадров – воспоминаний на год хватит. Недавно, например, встретил изумительного типа: он вошел на «Маяке» и всю дорогу правой ладонью хлопал себя в грудь, там, где сердце. Два быстрых хлопка – пауза. Два быстрых хлопка – пауза. Как будто шифровку передает, Алекс – Юстасу. На «Аэропорте» он вышел и даже на ходу продолжал лупить себя, не сбиваясь с темпа! Наверное, если б под ним провалился пол, он бы и в полете барабанил по грудной клетке.