Большая поточная аудитория довольно быстро заполнялась. Юлия практически никогда не пропускала занятий ни школьницей, ни тем более студенткой. Для себя она решила, что учиться на факультете романо-германской филологии будет на совесть. Но не только потому, что привычка к этому у нее уже была выработана, а потому, что ей было действительно интересно очень многое из того, чему их учили и о чем рассказывали в лекциях и на семинарских занятиях.

Она откинула крышку деревянной «старорежимной» парты и заняла место во втором ряду, в проходе. Здесь было и слышно отлично, и видно хорошо, даже если преподаватель станет писать мелом на видавшей виды доске с белесыми разводами. «Не у всех бывает хороший почерк, – подумала она. – А у профессора Ващенко он хуже некуда».

Юлия открыла общую тетрадь в коричневой дерматиновой обложке, у которой почему-то всегда «заворачивались уши», как говорила ее бабушка, полистала аккуратно исписанные мелким почерком страницы. На чистой она поставила дату – шестнадцатое ноября тысяча девятьсот семьдесят девятого года – и ниже по центру строки вывела красным фломастером: «Мифология античного мира».

Это был курс античной литературы. На лекции Вадима Ващенко студенты-первокурсники ходили активно. Немногие из них могли бы похвастать базовыми знаниями по этому предмету, почти обо всем, о чем рассказывалось, они слышали впервые.

А профессор был удивительным рассказчиком. К тому же он иногда приносил на занятия открытки с изображениями сохранившихся по всему миру памятников Античности – от Греции и Италии до Средней Азии и Крыма. Он показывал фотографии, правда, маленькие, черно-белые и нечеткие, но все равно интересные, на которых он сам был запечатлен на фоне тех или иных античных храмов, театров, стадионов, цирков или просто колонн, портиков, частично сохранившихся улиц или отдельных фасадов.

Юлии казалось, что даже внешне Вадим Ильич старался походить на героев своих рассказов – всех этих богов, полубогов и героев, персонажей Гомера и Эсхила. Ващенко был статен и подтянут, его светло-русые с легкой проседью волосы, довольно выразительные серые глаза и мягкая улыбка могли пленять. Вполне античный образ Вадима Ильича портили только лишь очки в тяжеловатой прямоугольной роговой оправе, в которых он немного напоминал популярного в те годы политического обозревателя.

В середине ноября начались противные, серенькие дожди. Конец семестра и, следовательно, экзамен еще были далеко. Казалось, что в гулком амфитеатре аудитории речь Вадима Ильича лилась неторопливо, причудливо красочно и образно. Он рассказывал им некоторые из мифов, которые ему самому нравились больше остальных.

– Но Психея оставила без ответа мольбу своего возлюбленного. О, горе ей! – трагическим шепотом повествовал Вадим Ильич. – Глубокой ночью она спрятала свои золотистые кудри под воздушным покрывалом, тонкими перстами в дорогих перстнях зажгла масляный светильник и пробралась в башню, где отдыхал Амур. Неизвестность пугала прекрасную деву. «Что, если мой возлюбленный окажется монстром?» – терзалась сомнениями Психея. – Ващенко обвел взглядом притихшую аудиторию и после секундной паузы вдохновенно продолжил: – Мелодично позвякивали золотые и серебряные браслеты на запястьях прелестницы, нежно шуршал тончайший шелк ее хитона. Она приблизилась к ложу из розовых лепестков, на котором почивал Амур, и поднесла к его лицу масляный светильник. О боги, как же прекрасен и одухотворен был лик юноши! Густые шелковые ресницы бросали тень на нежный овал его лица. Темного золота кудри кольцами спускались на его шею, чувственные губы были чуть приоткрыты и манили Психею. «Как же ты совершенен, мой возлюбленный», – подумала девушка. Она наклонилась, чтобы запечатлеть на губах Амура поцелуй, и в этот момент… небольшая капля благовонного масла из светильника, который она держала, упала на плечо ее избранника. Амур открыл глаза, бездонные, как море, и в них Психея увидела неподдельный ужас. «Что же ты наделала, о возлюбленная моя?! – вздохнул Амур. – Теперь я должен тебя покинуть. Сердце мое разрывается от боли, но такова воля богов!» Он выпорхнул из ее объятий и белоснежным голубем исчез из виду в первых несмелых солнечных лучах пробуждавшегося утра.

В левой руке Вадима Ващенко был раскрытый томик Апулея, а правой он плавно взмахивал, изображая легкие движения крыльев Амура, которого уносил утренний ветер прочь от безутешной Психеи.

– Чем все закончилось и в чем мораль этого мифа, мы обсудим через неделю, – завершил Вадим Ильич. – Об этом вы прочтете сами в хрестоматии и мне расскажете. Спасибо, все свободны.

В Вадима Ильича Ващенко влюблялись первокурсницы всех поколений. Они томно вздыхали, обсуждая его лекции, и на экзамене старались, как только могли, обратить на себя его внимание. Он же был доброжелателен и галантен в равной мере со всеми. Юлия отдавала должное его манерам, культуре речи и, разумеется, его знанию предмета, которым он был очевидно увлечен сам и знал, как увлечь своих студентов, – во всяком случае, именно так ей казалось в ее неполных восемнадцать лет.

– Ну, так, на этот вопрос вы ответили достаточно полно. Далее у нас в билете что? А… античные мифы… Поведайте же мне скорее, что стало с прелестной Психеей, – мог сказать он, и в его глазах появлялось мечтательное выражение.

Он мог откинуться на спинку стула и сделать жест рукой в воздухе, как если бы он вдыхал аромат благоуханного диковинного цветка в садах Семирамиды.

Девушки следили за его движениями, вслушивались в необычную мелодику его речи, и перед их мысленным взором разыгрывалась сцена из античной драмы о любви, возвышенной и совершенной во всех ее божественных проявлениях.

На экзамене Юлии тоже достался вопрос о судьбе возлюбленной Амура. Ващенко интересовала мораль мифа. Иронически прищурившись, он задавал ей наводящие вопросы, подводя к тому ответу, который, как ему казалось, был единственно верным:

– Вот скажите мне: почему же Психея послушалась своих сестер и решила нарушить данное Амуру слово не пытаться увидеть его лицо? Разве она ему не доверяла или была с ним несчастна?

В руке Вадима Ильича появилась авторучка. Он подвинул к себе ее зачетку, и, если бы она ответила на этот вопрос, всё – экзамен для нее был бы завершен.

Юлия на мгновенье задумалась, но затем ответила:

– Мне кажется, что она не хотела платить за счастье полуправдой. Для нее был важен ее собственный выбор: как можно жить с человеком, у которого от тебя тайны?

Ващенко улыбнулся, авторучка вновь легла на стол.

– А как же ее сестры? Ведь они спровоцировали ее, по сути лишили ее счастья, когда уговорили нарушить обещание. Чего они хотели, как вам кажется?

– Ничего они не хотели. Они надеялись, что она этого не сделает, а они бы обвинили ее в малодушии, сказали бы, что она недостойна любви Амура, например. И она, очень возможно, все равно бы потеряла его.

– Оригинально. И очень рассудительно. Молодец. – Вадим Ильич вновь взялся за авторучку и подписал наконец-таки ее зачетку. – Ваш экзамен состоялся, Юлия. Следующего пригласите, будьте добры.

С тех пор прошло немало лет, почти два десятка. Многое изменилось, что-то разрушилось, что-то заново отстроилось, что-то переосмыслилось. Но профессора Ващенко и его лекции Юлия иногда вспоминала. Они были в ее самом-самом начале и потому были наполнены для нее особым смыслом, как это удается свету далеких звезд. Ведь он все равно пытается пробиться к нам, даже если мы его и не замечаем.