Впервые подполковник внимательно поглядел на него и спросил:
– Воевали в Афганистане?
– Ездил в командировки как журналист. Но и автомат в руках пришлось подержать.
– Вот оно как… – Северцев встал из-за стола и несколько раз прошёлся по кабинету. – В каких местах довелось побывать?
– Практически всю страну объездил.
– А провинция Фарах?
– Это где погиб генерал-майор Хахалов? Я даже писал об этом в газету, только больше половины вымарали. И ни одной фотографии не пропустили без ретуши…
– Я тоже там был, – неожиданно тихим голосом проговорил Северцев, – не сумели мы батю тогда уберечь… Жалко, до сих пор забыть не могу.
Капитан незаметно выскользнул из кабинета, и они остались одни. А Северцев, походив по кабинету, снова уселся напротив Григория и неожиданно смахнул слезу:
– Прости меня, брат. Хоть мы с тобой и не однополчане, но всё равно люди не чужие, раз в таком аду побывали… И моих людей прости. Молодые они ещё, глупые, пороху не нюхали…
– Да ладно, проехали! – Григорий вздохнул и снова глянул на часы. – Просто верните мне всё, что забрали, и я пойду. Никому я жаловаться не буду. У меня поезд вечером.
– Да, конечно, – Северцев поспешно передвинул разложенные на столе вещи Григория, скомкал составленный капитаном протокол и бросил в мусорную корзину. – Слушай, брат, а давай помянем павших?
– Да я, собственно говоря, и ехал в Брянск, чтобы помянуть своего афганского друга. Умер он месяц назад…
– Кто такой?
– Вот, посмотрите, – Григорий открыл планшет и показал фотографии Сашки.
Некоторое время Северцев разглядывал фотографии, потом вдруг махнул рукой и крикнул капитана, который, оказывается, никуда не ушёл, а тихонько подслушивал их за дверью:
– Принеси коньяка и чего-нибудь закусить… Быстро! И никого сюда не пускай.
И пяти минут не прошло, как перед ними на столе возникли бутылка дешёвого молдавского коньяка, блюдце с нарезанным и присыпанным сахаром лимоном, полбуханки чёрного хлеба и литровая банка с маринованными помидорами.
– Не обессудь, брат, чем богаты, тем и рады, – развёл руками Северцев, – давай, не чокаясь…
Следом за первой они сразу выпили по второй.
– Знаешь, мне эти поганые горы почти каждую ночь снятся! – Северцев помотал головой и снова потянулся к бутылке. – Сколько воды утекло с того сентября восемьдесят первого года, а я всё ещё из боя выйти не могу. До сих пор меня эхо из этих афганских гор по ночам будит…
Они пили и почти не разговаривали, но когда бутылка подошла к концу, Северцев снова позвал капитана и потребовал ещё коньяка. Григорий принялся слабо протестовать, а тот вдруг разозлился и почти закричал:
– Ты, корреспондент Подольский, потерял своего фронтового друга только сейчас, спустя столько лет, а тогда, в тех афганских горах, плакал ли ты по-настоящему по кому-нибудь из погибших?! Я каждый день до сегодняшнего дня их хороню! Каждый божий день! Ты знаешь, сколько у меня тогда друзей было?! А сколько осталось сейчас… Так что молчи, сиди и пей. За эхо… чтоб оно навсегда заткнулось!
После второй бутылки Григорий встал и вздохнул:
– Больше не могу. Извини, брат, но мне и в самом деле нужно идти…
– Хочешь, – поднял на него пьяные глаза Северцев, – я вызову этих двух козлов, которые тебя обидели, и ты… и ты им морды набьёшь прямо в моём присутствии. А они будут стоять по стойке смирно, и пускай хоть один пошевелится – завтра же из полиции вылетит! Даже не пикнет!
– Не надо.
– Нет, надо! – отмахнулся от него Северцев и принялся кому-то названивать по мобильнику.
Григорий закинул сумку за плечо и, проверив, на месте ли планшет, вышел из кабинета. Деньги в конверте ему тоже вернули, правда, всего восемьсот долларов. Куда делись остальные, спрашивать он не стал. У дверей ему встретился капитан, который виновато развёл руками и хотел что-то сказать, но Григорий отодвинул его плечом и вышел на крыльцо.
Снегопад только усилился, и серое небо, несмотря на полдень, было темней прикрытых пушистым молодым снежком улиц. Облегчённо вздохнув, Григорий пошёл к метро, чтобы ехать на Киевский вокзал. Наверняка будет какой-нибудь проходящий поезд, на котором он уедет в Брянск, не дожидаясь вечера. Гулять по Москве ему больше не хотелось.
А снег всё шёл и шёл, и от него повсюду становилось тише и спокойней. Где-то вдали слабо сигналили автомобили, откуда-то доносились невнятная людская речь и музыка, но никакого эха от всех этих звуков почему-то не было. Наверное, из-за снега. А может, потому что в Москве просто нет гор…
Наша love story
Укрыльца знакомого дома у Сашки перехватило дыхание. Ещё в самолёте он представлял, как приедет в свой родной городок, бросит вещи у родственников, денёк с ними пообщается, попьянствует с оставшимися друзьями, а потом обязательно выкроит время и пойдёт к Нине. Все эти десять лет, что его не было здесь, он постоянно думал о ней, притом каждый раз спрашивал себя: зачем мне это? И главное – нужно ли ворошить прошлое? Толку от этого не будет ни ему, ни, тем более, Нине. И всё равно пошёл к ней, потому что не мог не пойти. Вопреки здравому смыслу и логике.
Наверное, пустырь, размышлял он по дороге, отделявший старые сталинские дома, в которых жил Сашка когда-то, от новостройки, где была квартира Нины, преобразился – может, там разбили парк, может, построили ещё что-нибудь. Но пустырь оказался точно таким же, каким был десять лет назад. Те же осыпающиеся бетонные блоки с торчащими пучками ржавой арматуры, чахлые пыльные деревца, обрывки старых газет, трухлявая ветошь.
Сашка шагал по извилистой тропинке между мусорных холмов, и эта тропинка была ему хорошо знакома, только была она теперь чуть глубже, протоптанная тысячами ног жильцов новостройки – или как называется этот район сегодня?
Тропинка выходила к детской площадке – заасфальтированному неправильному овалу с большой песочницей без песка и покосившимися грибками, под которыми так удобно было прятаться от дождя. Чаще всего тут собирались окрестные мужики выпивать после работы, и на гвоздиках, вбитых в столбы, всегда висели стаканы и пакеты с остатками закуски. Сашка с друзьями брезговали выпивать под грибками, а вот с Ниной они изредка сидели тут, когда пойти было некуда.
За площадкой в окружении кустарников начинались крупнопанельные дома. Во втором по счёту доме на пятом этаже и жила Нина. В первом подъезде. На лавочках у подъезда всегда сидели старухи, которые знали всё про всех. Вот и его они запомнили буквально со второго посещения.
– Глянь-ка, Нинкин хахаль пожаловал, – нисколько не стесняясь, говорили они вслед Сашке и каждый раз прибавляли, – иди-иди, парень, там тебя ждут не дождутся…
Хорошо это было с их точки зрения или плохо, он так никогда и не узнал, но однажды, перед тем, как закончить свои отношения с Ниной, услышал:
– Опять этот очкастый пришёл! Коллекцию она из них, что ли, собирает?
В тот раз дверь ему не открыли, хотя было слышно, что за дверью кто-то есть. Ломиться Сашка не стал, хоть и слышал чьё-то прерывистое дыхание у замочной скважины, а в дверном глазке один раз даже что-то мелькнуло. Как в дешёвом анекдоте…
Что было, то прошло, усмехнулся Сашка, огибая дом и присаживаясь на знакомой лавочке. Никаких старух сегодня здесь не было. Может, за десять лет уже переселились в мир иной, а новые ещё не состарились?
Посижу немного, осмотрюсь, решил он, ведь нельзя же прямо так, с пылу с жару, лететь наверх. Да и что сказать Нине, он пока не придумал. Десять лет – срок всё-таки немалый, многое изменилось, всякое может ждать его на пятом этаже за знакомой дверью…
На самом деле он немного кривил душой. Не раз он представлял своё появление перед Ниной, проговаривал про себя слова, которые скажет, разглядывал себя в зеркале, прикидывая, сильно ли постарел за это время. Какой теперь стала Нина? Наверняка из тонкой хрупкой девчонки с длинными льняными волосами и большими, чуть с косинкой зелёными глазами превратилась в зрелую женщину… Только в какую? Этого представить он не мог.
