– Товарищи, теперь вы свободны и скоро сможете вернуться домой, к своим семьям. Но перед этим необходимо пройти некоторые формальности. Завтра утром приедут врачи и осмотрят вас, затем с вами побеседуют наши представители, и только после этого можно будет покинуть это… э-э, место пребывания. – Он запнулся, но поправил фуражку и продолжал: – Сейчас просьба разойтись по своим баракам. Покидать территорию лагеря пока никому не разрешается. Вечером в шесть часов будет ещё один приём пищи. Прошу соблюдать порядок. Во избежание инцидентов нами выставлена охрана, так что пытаться самовольно уходить не советую…

Сосед Гирша, сидевший рядом с ним на корточках, недовольно пошевелился и проворчал:

– Ну вот! Немцев прогнали, своих вертухаев поставили. Какое же это освобождение?!

– Он же сказал, что это на день-два, пока врачи нас осмотрят, потом наверняка какие-нибудь документы выправят, – почему-то стал заступаться за лейтенанта Гирш, – да и покормят…

– Не нравится мне это, – не успокаивался сосед, – было бы правильней, если бы распахнули ворота, и топай себе на все четыре стороны. Так ведь нет, что-то крутят они.

– Поживём – увидим…

Однако через день или два их так и не отпустили. Правда, кормили – трижды в день привозили кашу, картофельную похлёбку и хлеб, что позволило окрепнуть и встать на ноги. Приезжали обещанные врачи, которые осматривали людей, а тех, кто нуждался в срочной помощи, увозили в госпитали. Потом появились армейские особисты, которые дотошно выпытывали у каждого лагерника, кем он был раньше, где жил до войны, в каких частях воевал и как попал в Аушвиц.

Гирш спокойно отвечал на вопросы, потому что скрывать ему было нечего. Да, он жил до войны в маленьком местечке под Белостоком, с наступлением немцев вместе с семьёй бежал в Белоруссию, там же его и призвали в армию, не успев это сделать раньше, а родителей и младшую сестру отправили куда-то на восток – куда, он не знает. А его и двух братьев забрали в армию. В первом же бою его сапёрный батальон попал в окружение и был разбит. Он попробовал пробраться к своим, но попал в плен, откуда бежал, опять был захвачен, и тогда его отправили уже сюда, в этот проклятый лагерь смерти.

Единственный вопрос особиста немного удивил Гир-ша: как он, еврей, сумел избежать немедленного расстрела у немцев? Ведь немцы сразу отсеивали из общей массы коммунистов, политработников и евреев. Гирш пробовал объяснить, что количество пленных было такое, что немцы даже не успевали оглядеть каждого, но выборочно всё же проверяли. И он видел эти проверки, когда людей выводили из строя и расстреливали на глазах у всех. Один раз его пропустили, другой раз очередь до него не дошла, а потом их и вовсе погнали на станцию – какую, он не знает, погрузили в товарные вагоны и привезли сюда. А здесь уже евреев не расстреливали, а гоняли на работу.

На последний вопрос «как вы сумели выжить, когда столько ваших соплеменников здесь погибли?», он ответить не смог, лишь неопределённо пожал плечами. И в самом деле, как объяснишь, что чувство острой опасности до того, как он попал в плен, как-то незаметно сменилось равнодушием к своей судьбе, а бесконечные усталость и голод затушевали вообще всё человеческое, что в нём было. Да и не один он такой был, потому что подлость, обман и предательство, которые он люто ненавидел прежде, стали в бараке нормой жизни, вернее, выживания, и уже не вызывали такого резкого неприятия, как раньше. Офицер, похоже, выслушивать его совершенно не собирался, словно и без того знал всю подноготную Гирша…

Потом он вызывал его к себе ещё дважды и задавал почти те же вопросы, что и первый раз. Видно, проверял, потому что, как теперь становилось понятно, не особо доверял Гиршу и остальным его собратьям по лагерю.

– А у тебя как? – спрашивал Гирш своего соседа, возвращаясь в барак после допроса.

– Я у него пока не был, – отмахивался тот. – Да я к нему и не рвусь. Небось, все вы думаете, что вас раньше других отсюда отпустят, если с ним побеседуете? Ничего подобного…

Такое нежелание поскорее закончить все формальности Гирша удивляло. А больше всего удивляло то, что сосед, весьма неохотно признавшийся, что зовут его Михаилом, почти ничего не рассказывал о себе, зато постоянно, как дотошный особист, выспрашивал у Гирша о том, откуда он родом, где служил и как попал в плен.

– Тебе-то это зачем? – как-то не выдержал Гирш.

– Ну как… – замялся Михаил. – После возвращения домой, может, встретимся. Вот, например, возьму и в гости к тебе приеду.

– Куда? – тоскливо спрашивал Гирш и сразу грустнел, потому что понятия не имел, где сейчас его семья и где он будет жить после возвращения.

Постепенно их барак пустел. Один, а то и два раза в день к ним заходил офицер со списком и вызывал людей по именам. Остающиеся выходили на улицу и с завистью наблюдали, как отъезжающие счастливчики лезут в кузов грузовика и исчезают за воротами лагеря, который до сих пор охранялся, но уже не немцами, а русскими.

– Что они резину тянут? – удивлялся Гирш. – Погрузили бы всех и отвезли на станцию. А там мы как-нибудь уже сами добирались бы до дома.

– Где сегодня твой дом? – грустно усмехался Михаил. – Может, его уже и нет…

– Что ты предлагаешь? Тут оставаться?

– Давай вместе держаться. Так легче будет, раз уж мы столько времени продержались.

Последние его слова удивили Гирша, но он ничего не ответил. И в самом деле, Михаил появился рядом с ним только в последние дни, а раньше его не было. Но говорить об этом Гирш не стал. Чего доброго, Михаил обидится и бросит его, а одному оставаться не хотелось. Вдвоём всё-таки он чувствовал себя уверенней.

Наконец, очередь исповедоваться перед особистом дошла и до Михаила.

– Слушай, – шепнул он Гиршу, – когда меня вызовут, скажу им, что мы с тобой земляки и воевали вместе. Вместе в плен попали, и всё время держались друг друга…

– Зачем тебе это? – удивился Гирш. – Не хочешь рассказывать о себе правду?

– Какая им разница? Начнут тянуть время со своими проверками. А так – вызовут тебя ещё разок, ты подтвердишь мои слова, и всё в порядке. Домой раньше отпустят.

Слова приятеля озадачили Гирша, но ничего говорить он не стал. Вероятно, тот более трезво оценивал ситуацию и был по-своему прав. Что ж, нужно сказать – значит, Гирш скажет. Хотя странно всё это – придумывать то, чего не было.

Ещё пару дней бывших заключённых вывозили грузовиками с крытым верхом из лагеря. Однако до Гирша и Михаила очередь всё не доходила.

– Что они тянут? – ворчал Михаил. – Небось, всё проверяют и проверяют. Когда же им надоест?

– Смотри, я заметил, что в первую очередь вывозят тех, кто в Красной Армии был рядовым, – предположил Гирш, – а офицеров пока не трогают. Я же тебе рассказывал, что был младшим лейтенантом запаса. Просто призвать не успели, потому что я жил в Белостоке. А призвали, когда я уже в Белоруссии оказался. И у особиста это записано. А ты кем был?

– А я был рядовым. И служил в твоей роте, – усмехнулся Михаил, – ты, надеюсь, помнишь?

– Я не ротой командовал, а был заместителем командира сапёрного батальона.

– Ну да, как это я забыл? Теперь запомню.

Что-то в речах Михаила было неприятное, а что, Гирш понять не мог.

Наконец, его снова вызвали на беседу.

На сей раз с ним разговаривал не один пожилой капитан, как это было раньше, а целых трое офицеров, да ещё у дверей стояло двое солдат с винтовками.

– Присаживайтесь, – сразу без приветствия сказал моложавый подполковник с кругами под глазами, вероятно, от недосыпания, – разговор будет долгий, и ещё неизвестно, чем он закончится.

Гирш недоумённо пожал плечами и присел на низкую табуретку посреди комнаты.

– Итак, расскажите снова о себе. Как вы выходили из окружения, кто был с вами, как попали к немцам. Короче, всё очень подробно, и постарайтесь ничего не упустить.

Странно было, ведь он уже рассказывал обо всём несколько дней назад, и это тщательно записывалось армейским писарем, теперь же его слушали трое, но чувствовалось, что слушают невнимательно, однако, когда он стал рассказывать о своём пленении, тройка оживилась.