– Понятно, Петрович? – спросил инженер. – Ох, голова раскалывается – не могу.
– Ага, – ответил дед и с ненавистью глянул на жильца. – Счас. Я таблетку принесу.
И принес. Сильное слабительное, которое давал кабанчику, спасая его от запора.
– Это что? – спросил офицер.
– От головы, – злорадно хмыкнул Афанасий. – Пей.
Офицер выпил, а ночью через полчаса резво вскакивал и удивленно бормоча:
«Вот черт, от чего же это меня так…» пулей вылетал на улицу. Тогда Афоню слегка вздрючили, чтобы не подрывал боеготовность полка, но не шибко так – для порядка.
В принципе дед был отомщен за антинаучное объяснение, но загадка оставалась. Наблюдая за самолётами, дед опирался на тяпку и изумленно застывал. Афанасий едва не бросил свои химические занятия, но, трезво оценив жизнь, – раздумал. Потому как загадка летающих без пропеллеров аэропланов хотя и представляла интерес с научной точки зрения, но надо было как – то жить… А увлечение химией, кроме познавательного интереса, давало ещё ощутимый прибавок к двенадцати рублям колхозной пенсии. Взвесив все «за» и «против», Петрович остановился на химии, отложив разгадку тайны аэропланов до лучших времен. На что только не пойдешь ради любимой науки…
За окном продудел «ГАЗик». Дед поморщился.
– Принесла нелегкая, – проворчал он. Марченко с помощником солдатом начали носить офицерское хозяйство. Матрас, бельё постельное и одежда. А у деда аж в глазах зарябило от разных тужурок, курток, ремней. Тут Афанасий наглядно убедился чего стоит государству один человек. И возникшее при самом первом появлении лейтенанта раздражение, непонятным образом усилилось до размеров невероятных. Дед в сердцах пнул дорожку так, что она змейкой поднялась в воздух, и выскочил на улицу. Лейтенант стоял, повернувшись лицом к огороду, и о чём‑то думал, а может и нет. Афанасий с грохотом распахнул дверь коридора, подошёл к офицеру и раскрыл рот, чтобы высказать наболевшее и предложить поискать другую квартиру, так как он мужик простой и к барам не приучен, а “белогвардеец” ему в доме вроде, как и не к чему.
– А – а–а, Петрович, – опередил деда лейтенант, – поглядите какая прелесть: лужок, коровки, закат и пастушок со свирелью.
В самом деле, за огородом соседский парнишка приглядывал за коровой с теленком. И вправду над сопками пламенел закат, а за огородом образовалась поляна – бывший дедов огород. Афанасию крыть было нечем. Да и говорил офицер голосом чуть печальным, без подначки.
– Дык, – начал дед смущенно, – было у меня полста соток. Вроде и много, а я с измальства к работе приучен, управлялся. А тут, вишь, – реформа, туды её в кочерыжку, почали урезать. Вот и взрезали пологорода. И чё? Ни себе, ни людям. Заросло всё.
– Мудрость вождей безгранична и не нам, Петрович, их судить. Задумано было почти гениально, но… А что в сарае так тревожно булькает? – сменил офицер тему. – И запахи до боли знакомые. Я даже начал испытывать давно забытое волнение. Что там?
– Ну, чё… Чушка, куры. Антересно? Ничего там нет!
– Да? – повернулся лейтенант к деду.
– Да, – упавшим голосом буркнул Афанасий.
– Ну и ладно, – неожиданно согласился лейтенант. – Я просто так спросил.
– Ага, – Афанасий облегченно вздохнул.
– Всё, товарищ лейтенант, – доложил Марченко.
Всё так всё… Свободны бойцы, спасибо.
Солдаты ушли, а Петрович, оставшись один на один с жильцом, как – то оробел. Лейтенант не был похож ни на одного из квартировавших у него офицеров. Во – первых, он не предложил «обмыть» новое жильё, во – вторых, вроде, и говорил с дедом на равных, но уже от одного взгляда лейтенанта Афанасия подмывало вытянуться и отдать честь. Было и, в-третьих, и, в-четвертых, но во всех чувствах дед ещё до конца не разобрался, а потому кашлянул, но офицер опять его опередил:
За околицей слажено пел девичий хор и не хор даже, а так – девичьи посиделки:
«Ой, цветет калина,
В поле, у ручья…»
– Хорошо поют… Здорово, правда? – спросил лейтенант
– Да что б их разорвало! – в досаде сказал дед Афанасий. – Спать не дают, кожный вечер воют.
– Петрович, ну, хорошо же поют!.. На два голоса… Ах, черт, заслушаешься…
– Наслухаешься ещё… – сказал Афанасий.
За околицей слышен девичий визг, какие – то крики и чей‑то хриплый голос, «включенный» на всю мощь.
Вот получим диплом,
Хильнем в деревню.
Будем трактором там
Пахать мы землю.
– Стиляги пришкандыбали, – пробурчал дед Афанасий из коридора. Анжинер с механиком. Городскую песню завели… Тьфу!
– Неужели инженер? – засомневался лейтенант, подрагивая от смеха.
– А кто же ещё? Он у нас один на гитаре грае. Хлопцы просто брынькают, а он грае. Так что интересно… Как почнет пальцами по струнам шкрябать – душу выворачивает, а, как вечер – дурака валяет. Вот чо так?
– Чужая душа – потемки, – не стал развивать тему лейтенант, – не знаю.
– То – то и оно… В потемках легче девок щупать.
– Ну-у, Петрович… Пошли в дом. Завтра вставать рано.
* * *
Хрупок сон старого человека, недолог. Молодого поди дотолкайся, а пожилой – чуть заиграла зорька – уже на ногах. Особенно в селе да ещё при хозяйстве.
В шесть утра Афанасий проснулся, кряхтя, обул кирзовые сапоги и удивленно уставился на дверь жильца. Она была раскрыта. Постель аккуратно прибрана, а где же сам?.. С аэродрома доносился гул двигателей. Село просыпалось.
– М – м–да-а-а, – промычал Афанасий и потер небритый подбородок, – дела, однако.
Дед покормил живность: кабанчика, кур и козу Машка, сходил, проверил, как чувствует себя «анжинерное сооружение», тоскливо поглядел на огород – и на кой мне столько картошки одному… поставил на керогаз чайник. Грохнула калитка, и показался взмыленный лейтенант. Дед удивления не показал, спросил равнодушно:
– Далече носило?
– До со – сед – не – го се – ла, уф! – выдохнул лейтенант.
– Хе! – сказал дед. – Мастак ты врать, паря. Туды – сюды – двадцать километров.
– Да, – подтвердил лейтенант, – я по километровым столбам проверял. Ровно десять, если в один конец.
Дед засопел недоверчиво и сказал, снова закипая:
– Исть будешь?
– У себя в столовой, – коротко ответил жилец.
– Вольному – воля, – буркнул дед.
Вот постояльца занесло, мало что нотный, так ещё и брехун. Нет, ну по правде сказать, не жеребец же: за каких‑то полтора часа двадцать километров отмахать… Лось и тот, поди, умается.
День быстро разгорался, солнце припекало от бодрящей утренней свежести не осталось и следа. Дед испил чайку, настоенного на зверобое – для укрепления здоровья, – и разморенный теплом, струящимся с небес, клюнул носом.
* * *
– Ноль пятый, – сказал раструб громкоговорителя, – кхе! Вот черт… Ноль пятый, давление – 740, ветер – встречно – боковой пять метров, видимость – десять километров, нижняя кромка облаков – четыре.
Громкоговоритель закашлялся, громко чертыхнулся и замолк. Потом толи свистнул, толи хмыкнул и молодой голос произнес:
– Вас понял. Кислород открыт, чека снята, кресло расконтрено, на исполнительном. Разрешите взлёт.
Громкоговоритель зашелся в кашле и сказал:
– Проклятая аллергия… и добавил. – Взлёт разрешаю.
Слава Синдеев – техник – лейтенант второй эскад – рильи – заметил:
– Хорошо, что ещё по матюгальнику не запустил и засмеялся.
А на СКП[3] говорили.
– Он меня понял, – произнес штурман полка с иронией. – А вообще‑то зря. Надо бы хоть провозной дать.
– Не учи меня жить, – ответил Саакян, – у парня такие аттестации, что тебе и не снились. Чего за руку водить? Впрочем, есть ещё один аргумент в пользу этого вылета.
– В полку давно не было даже предпосылок к лётным происшествиям, – заметил штурман.
– И не будет.
– Дай бог, – сказал штурман, закашлявшись, – но я бы всё – таки проверил технику пилотирования.