10

Утро обезводило организм, Михаил встал и долго пил из-под крана воду, умывался, принимал душ, курил сигарету. Спустился позавтракать, перекусил, выпил кофе, пошел на мероприятие, сидел в зале, слушал, хлопал спектаклю, после которого должны были начаться читки. Играли актеры из ТЮЗа, поднимали тяжести, роняли их, орали, визжали, хрипели, умирали взаправду, фехтовали, вкрапливали в действо эпизоды Лица со шрамом и Терминатора. Михаил подскакивал душой, достигал потолка, ударялся, разбивался и возвращался на место. Ничего не думал такого, просто получал удовольствие и хотел окончания зрелища, так как кайф не должен быть вечным. Вышел на антракте в буфет, выпил кофе, съел булочку, вернулся и окунулся в один общий ум драматурга, режиссера и актеров, слепленных в ком земли и катящийся на людей. В конце вышел огромный мужчина и сел на шпагат, на этом опустился занавес, и все засвистели, захлопали, заулюлюкали, замерли, сгорели и восстали из пепла. Темнота продолжалась, но вот сцена открылась, и вышел человек, открыл поэтический вечер, хотя был день и светило снаружи инди-солнце, представился, прочел список поэтов, членов жюри и ушел, назвав первого выступающего. Им была девушка, лет двадцати пяти. Она прочитала себя. После нее вышел парень. Он озвучил весь зал, каждого отдельного человека. Такими были стихи. Вскоре вышел и Михаил. Выступил. Много хлопали. В конце вечера объявили победителей. Ему дали второе место. Дипломы, речи, фото, фуршет. Михаил ел и пил с поэтами и членами жюри во дворе. Стояли столы с вином. Закуски окружали бутылки. Михаил довольно быстро напился, полез целоваться с одной мастерицей поэтического слова. Поцеловал ее в губы и вырез на груди, также в место зарождения стихов, их появления в свет – в точку соединения тела и души. Нетвердо стоял на ногах, читал свои стихи и чужие, забывал, проглатывал строчки, косил ужасно глазами, доставал монеты и швырял их в воздух, устраивал фейерверк. Ходил колесом, босиком и на руках. Радовал себя и других. Раздавал себя им. Брал пригоршнями себя и бросал людям. И радость текла и неслась, ломая руки, ноги и ребра. Всем было хорошо, временно и эпично. Вечер кружил их в танце, солнце опускалось земельно, наставала пора расставания, а потому безудержного веселья. Михаил вскоре ушел, так как сил уже не было, поднялся к себе, зашел на сайт проституток и вызвал одну, дождался ее, выпил до дна, а пустую кожу надул и подвесил к окну снаружи. Та развевалась там, пыталась улететь, но на самом деле была довольна судьбой. А Михаил залез под холодный душ, отрезвел процентов на шестьдесят, посмотрел телевизор и завалился спать, поставив на семь утра телефон: завтра отъезд к себе, возвращение вспять. Снилась Килиманджаро, высь, африканцы страсть, белые зубы снега. Он вскочил от будильника, собрался, позавтракал и поехал в такси на вокзал. С грустью рассматривал город, тот между пальцев тек. Убегал назад, лая и оборачиваясь на неприятеля. Скулили и выли камни, железо, пластик, стекло. Люди успокаивали и убивали их, так как не могли привести в чувство. Михаил доехал до места, протянул электронный билет проводнице, поднялся наверх, накатил с соседом, который пил пиво и молча протянул запасную банку ему. Так и прошла дорога: в питии и разговорах, излияниях, трепе, серьезе, знакомствах с девчонками и не только, в седых слеповатых быках. Михаил пил и трезвел от этого, отходил от пьянства реальности, где гвоздь – это гвоздь, а не остановка со шляпкой, снятой с головы Шапокляк. Доехал к себе глухой ночью, сошел, пожелав всем удачи, зашагал по выжженной минометным огнем колес и подошв земле. Встретил товарища, встал с ним у лавки, взяв водки, распил с ним, рассказывая о поездке, стихах, грехах. Тот подивился поэту, попросил прочесть что-нибудь, послушал, поблагодарил, выпил и закурил. Сказал, что хорошие поэты рождаются после своих стихов и от них. Поэзия раздвигает ноги-рельсы-строки и рождает человека-поезд-поэта. Так они дожили до утра, разошлись, разбрелись и разъехались – одновременно, Михаил угодил к себе, где свалился на диван и уснул, товарищ исчез из памяти. Ничего интересного в голове не было, потому она сосала сновидения извне, из города, из космоса, из системы. Давала картины в мозг, и в них было всё: победы, вечная жизнь, девочки, творчество, издание в серии Мастера современной поэзии, жизнь навыпуск и нарасхват, потому что человек в любой момент может превратиться в горячие пирожки и разлететься по душам. Такие шли сны, распиливая и внедряя себя в сознание, звучащее Шуткой Баха. Проснулся ближе к закату, протер глаза, отжался раз тридцать, искупался, заварил кофе, поставил его на балконе и закурил сигарету Страх. Вдохнул ее аромат, глотнул горячий напиток, обжег уголки двух губ. Расстался с собой, оставил пить кофе, сходил за продуктами и вернулся. Допил охладевший мокко – к нему, не к себе, ко всем. Позавтракал яичницей и сосисками и выпил на сей раз чай. Залез в телефон, разослал в который раз стихи по журналам и конкурсам, но выборочнее чуть: не всем уделил внимание, не каждому бросил стих, помноженный на других. Журнал Сигарета сразу ответил отказом, написал, что знает стиль и дух Михаила уже, потому печатать не будет. Неприятно кольнуло, но он выкурил папиросу, и всё прошло. Тело хоронят по смерти, душу погружают в могилу живой. Зазвонил телефон: завтра опять на работу, копать землю и месить раствор. Не огорчился даже – деньги всегда нужны. Выключил телефон, вымыл тарелки, стер пыль с плиты и стола. Открыл Кафку, прочел десять страниц Превращения, которое автобиография – о том, как становятся писателем и собой. Положил книгу на стол, выкурил к съеденному и выпитому умом сигарету, прошел глазами еще несколько метров писателя, заложил закладкою место, выпил стакан вина, вышел из дома, пошел на аттракцион, прокатился на колесе с ватой и расставанием, сделал пару кругов, очутился на земле и очнулся, вышел из того состояния, которое было чужим, перестал быть Пушкиным, убитым пулей, пущенной как корабль по его крови и причалившей к сердцу – Америке, – открывшей ее и уничтожившей весь его красный цвет – индейцев, заменив их собой. Думал о Гойтисоло, пока не встретил его – мужчину, похожего на него и несходного с собой, они пошли рядом, начали разговор со слова вода, продолжили, наловили в ней рыбы, пожарили, съели и вытерли руки салфеткой, назвав пятую планету рукой, кулаком, который распрямится скоро и пустит лучи – пальцы – вокруг, так как души людей – Меркурий, Венера, Земля и так далее. Сели с мужчиной на лавку в аллее, продолжили разговор, Михаил сказал: рот – тоннель, выпускающий поезд – слова – или машины – то же, и так получается, что предложения бывают цельные, где можно пройти сквозь вагоны, и разрозненные, не считая аварии. Мужчина рассудил иначе, он выпил коньяк из фляжки и залился розовым светом смеха, погладил свое бедро и выкурил пару лет, дымок от которых поднялся и превратился в портрет Рембо. На это Михаил ответил спокойно: в прозе я ищу поэзию и философию, можно сказать, она сумма их. Мужчина парировал: поэт – это тот кто пишет стихи, не взирая даже на собственную смерть. Женщины ходят по улицам в колыбелях, мужчины – в гробах. Первые каждую секунду рождаются, вторые через каждые полчаса умирают. Мужчина вскоре ушел, исчез, для Михаила – умер и воскрес, и он получил письмо, в силу чего телефон издал звук. Он открыл почту, увидел сообщение от журнала Кровь, раскрыл его. Редактор писал о его стихах, отмечал в них кровь, соответственно, сукровицу, лимфу, узлы, фешенебельность, пентхаус, стояние на своем, витаминизированность, истекание чувств, семя, нагромождение хлама в комнате – нарочитое, синдром Плюшкина и так далее. Были заметки и об отдельных произведениях, находились в них виноград, вино и изюм, гниение даже сыра, дающее неповторимый аромат, яблоки, груши, дыни – всё это отмечалось в них, говорилось что, поэзия его как арбуз, нарезанный на строки, чтоб съесть. Стихи находились мертвыми и живыми, отмечалось, что они – лежать, сидеть и стоять – бог, Христос, святой дух, а не идти и бежать – всевышний и сатана, и при этом был намек, что можно еще бежать. Михаил прочел данный разбор, и у него возникло желание создать пьесу, написать высоким стилем ее, разделить героя на него и героиню и запустить их в текст, чтобы в нем они растворились, словно два куска сахара и слова текли горячим потоком – из кружки в желудок – Босх. К нему подошел пьяный и предложил подраться, сразиться на мечах и в латах, с щитами или без них, Михаил промолчал, тогда нетрезвый начал махать кулаками перед его носом, на что поэт отвечал: драться – биться кулаками – снежками с торчащими из них сосульками. По весне руки тают? – спросил выпивший, загрустил, даже заплакал, уронил слезу и ушел, потирая левую руку ладонью: долго еще вопли и рыдания беспокоили слух Михаила. А он курил и курил, будто это война, а не сидение на лавке, перед которой разворачивается самое грандиозное представление в мире – ходьба людей, их мелькание, хождение взад и вперед, исчезновение, появление, скрещение двух путей, двух дорог, порождающее каждую секунду Христа. Включил на смартфоне реслинг, ушел в мир больших тел, волосатых подмышек и торчащих сосков, брызжущих семенем, а не молоком. Звук телефона привлек двух собак, они подошли, встали и начали смотреть на него. Он показал им экран, псы понюхали его и ушли, двинулся и Михаил через десять минут, которому надоел Луча Андеграунд, его похлебка, сделанная из поверженных им врагов. Дошел до трамвая, дождался его и поехал – в ночь, выходные дни, ужин, листание книги Сильва или прочтение Керуака, в общем, исчез из одной точки и не возник в другой.