Началось голодное лето 1947 года. Мы все были худые, а взрослые – просто изможденные. Ходило много нищих по улицам и просили хлеба. Но хлеба самим не хватало. К нашей калитке подходил иногда слепой старичок, оборванный и с котомкой за спиной. У него была маленькая деревянная дудочка, по-украински сопилочка, на которой он играл. Заслышав звук дудочки, дедушка выносил нищему что-либо из еды, вареную картошку или кусочек хлеба, за что слепой благодарил, молился и уходил дальше просить подаяния. Я бывала часто у подруг и видела, как большинство из них нуждаются в еде и одежде. Многие ели суп из лебеды и крапивы, заправленный старым салом или постным маслом, кто-то ел мурцовку – черный хлеб с водой и луком. У нас тоже стало голодно. Бабушка варила овсяную кашу, которую я не любила, меня тошнило от нее. Однажды она сказала, что с завтрашнего дня будет варить картофельные очистки и заправлять их отрубями. Такое блюдо делали обычно поросятам. Но бабушка и правда приготовила для нас эту тюрю. Мы бродили по лесам и полям, собирали дары природы и ели калачики, дикий чеснок, стебли осоки, ягоды и тем самым спасались от голода и авитаминоза. Иногда мы с Нелей Марьянской бегали на окраину Будаивки, где ее мама работала на кухне в туберкулезном санатории. Она выносила нам тарелки с едой, и мы в кустах ели с удовольствием борщ, фасоль с мясной подливой, компот, пирожки. Домой возвращались сытые, довольные и веселые. По пути бросали в пруд камешки, бродили по старинному кладбищу, которое на горке у пруда, затем шли по улице Ивана Франко до церкви, а там до наших домов рукой подать. Дружила я еще со Светой Федуловой и Ниной Солнышкиной, что жили у станции, а также с Нелей Сигидой и Нелей Сулемой, дома которых за железной дорогой у самой школы. Недалеко от нас жила большая, очень бедная семья, у них было много детей. С одной из девочек – Нюсей – я дружила. Старшая сестра Нюси, лет пятнадцати, уже работала в Киеве. Остальные дети были маленькие. Хата у них мазаная, с соломеной крышей, полы земляные. Спали они в основном на печке или лавках, которые стояли вдоль окон. Окна были маленькие, без ставней. К ним ходил мальчик из еврейской семьи, звали его Петя. Он был очень болезненный и тихий. Чей он был, не знаю. Дальше по этому же переулку жили Нина Дворянчик и Люба Заика, которые учились в нашем же классе. Однажды, еще перед Новым годом, я клеила из бумаги новогодние игрушки на елку и решила позвать Нину, чтобы вместе делать игрушки. Утром я побежала ближайшей тропинкой к Нине. Вдруг вижу на снегу мертвого, совсем раздетого мужчину. Я в страхе вернулась домой и рассказала дедушке. Он сообщил в сельсовет о происшествии. Оказалось, что мужчина приехал ночью к родственникам из другой местности. На переезде, куда он обратился, его послали в ясли неподалеку, переночевать до утра, а затем найти родственников. Сторож польстился на скудный скарб заночевавшего, убил его и с помощью своего сына отнес тело к чужим домам, чтобы отвести от себя подозрение. Однако преступление было раскрыто.

Хлеб давали по карточкам в хлебной лавке Кучменко, это фамилия директора, которого все знали и уважали. Очередь занимали рано утром задолго до открытия. Хлеб привозили горячий и душистый. Пахло на всю улицу. Когда подходила очередь, продавец брал карточки, отрезал ножницами количество талонов, в зависимости от состава семьи на текущий день, и после этого взвешивал положенную норму покупателю. Хлеб был только черный или серый «кирпичиком». Утерянные карточки восстановлению не подлежали, поэтому их носили завернутыми в носовой платочек или тряпочку на теле, как крестик. Хлебная лавка в Боярке носит имя Кучменко и по сей день, хоть прошло с тех пор более полувека. Многие люди не выдерживали голода и умирали от истощения и болезней. Боярских покойников проносили по нашей улице Октябрьской, так как она была центральная, а кладбище находилось на территории Будаивки. Мы принимали участие почти в каждой похоронной процессии. По пути на кладбище узнавали всякие новости, поминали покойников кутьей, а иногда получали кусочек хлеба или конфету. Домой возвращались не спеша, тихие и умиротворенные. Однако потом я долго боялась темноты. Тогда я удивлялась, почему люди умирают? Мне казалось, что я никогда не умру. Мне почему-то было больше жалко стареньких, чем молодых, смерть которых казалась нелепостью.

Весной 1947 года начали возвращать на Родину немецких военнопленных. Они ехали в товарных вагонах, украшенных березовыми ветками, махали нам своими фуражками, улыбались от радости, что уцелели и скоро вернутся домой к родным. Поезда шли на запад, унося живых свидетелей страшной войны, врагов, оставивших нам голод и разруху. Похоже, что пленных отправляли в Германию не потому, что они восстановили в полной мере то, что разрушили, а потому, что их нечем было кормить, дай Бог самим бы не умереть с голоду.

Июнь, как правило, самый голодный месяц, тем более в голодный год. Меня решили отвезти к маме в Винницкую область, потому что старикам стало самим до себя, а я требовала питания, ухода, родительского внимания. Дедушка, используя свой льготный билет железнодорожника, повез меня к маме, которая с семьей переехала из Ольчедаева в Муркуриловецкий район той же Винницкой области. Илью Семеновича перевели в Муркуриловецкий районный комитет КПСС заведующим организационным отделом, мама работала там же. Еще в Ольчедаеве в октябре 1946 года у мамы родилась дочь Лиля. Теперь они с тремя детьми – Светой, Юрой и Лилей – стали жить в районном центре Винницкой области в Муркуриловцах. Поезд из Киева привез нас на ту же железнодорожную станцию Катюжаны, где я уже однажды была. От Катюжан в Муркуриловцы можно было уехать только на грузовой машине, на которую мы опоздали. Поэтому мы с дедушкой заночевали в какой-то семье неподалеку от станции. На другой день в кузове грузовой бортовой машины отправились по своему адресу. Ехали долго, кругом засеянные поля, сады, деревни. На полях ветряные мельницы. Наконец свернули в населенный пункт. Дома бедные, с соломенными крышами. Мой детский взгляд остановился на крайнем домике слева. Я подумала, что, наверно, это тот самый дом, где живет моя мама. Машина поехала дальше, к площади, где конечная остановка. Подъезжая к площади, мы с дедушкой увидели маму. Она быстро шла по краю дороги на работу. Мама была очень худенькая, но опрятно одетая и причесанная. Она отличалась особым обаянием, всегда была современная, модная и красивая. В то время ей было 37 лет. Дедушке стало жалко дочь. Он, несмотря на свой преклонный возраст, быстро спрыгнул с машины, я за ним, и мы бросились к маме. Она заплакала, прослезился и дедушка, который сказал маме, что, видно, ей нелегко живется, потому она такая изнуренная. Мама повела нас домой, и я поняла, что мое предчувствие в отношении дома меня не обмануло. Этот самый бедный домишко на окраине действительно был мамин. Дом состоял из одной комнаты и сеней. Две военные койки, детская люлька, стол и табуретки. В сенях топчан, на котором тоже спали. Кроме того, в углу сеней жила коза, детям нужно было молоко. Условия гораздо хуже, нежели в Ольчедаеве. Правда, приусадебный участок земли был достаточно большой, и все, что надо, можно выращивать на нем. Мама и Илья Семенович целый день были на работе. Все дела по дому и с детьми лежали на тринадцатилетней Светлане. Юрику было два с половиной года, а Лиле девять месяцев. Дети больные и истощенные. У Юры колит, у него выпадала прямая кишка сантиметров на пять. Она была красная, налитая кровью, и зеленые мухи, облепив ее, сосали кровь. Это было больно, и ребенок страдал постоянно, но никогда не плакал, так как привык. Юра ходил без штанов, босиком. Света вправляла кишочку Юре его же рубашонкой, но это было ненадолго. Юрочка был очень красивым мальчиком. Светлые волосенки завивались кольцами, глаза голубые. У грудной Лили – кости и кожа. Она лежала на спине, никогда не плакала и не заявляла о себе.

Думали, она не выживет. Надо сказать, что Света – на редкость самоотверженная сестра, каких мало. Сама по сути ребенок, она изо всех сил старалась вы́ходить тяжелобольных брата и сестричку. Есть, практически, было нечего. Мама иногда забегала домой, чтобы хоть чем-то покормить ораву детей. Коза давала молока очень мало, так как ее тоже надо было кормить. Света часто доила ее, в надежде что-то выдавить для малышей, но тщетно. Рядом с нами был старый колхозный фруктовый сад. Черешня к моему приезду сошла. Начали поспевать ранние яблоки, называемые медовыми за их сладкий вкус и нежную мякоть. Мы лазили в этот сад, чтобы нарвать яблок, и нам это удавалось, несмотря на то, что сторож ругался и прогонял нас. Но после яблок кушать хотелось еще больше, так как они вызывают аппетит. Света убиралась по дому, носила из колодца воду, стирала пеленки, пеленала Лилю, переодевала Юру, варила покушать, чтобы покормить детей. Кроме того, мама давала ей каждый день задание прополоть, полить грядки, окучивать картошку и все прочее. Когда меня привезли к маме, мне тоже дали задание по уходу за огородом. На следующий день после приезда дедушка пошел на базар посмотреть на цены и купить что-либо домой. Он принес глиняный горшочек топленого масла. Света сварила кашу и сдобрила ее маслом, которое дедушка купил в дорогу. Дедушке это очень не понравилось. Когда он уехал в Киев, жизнь потекла по-прежнему.