Девчонки-то там нашли побрякушки, вспомнил он. Но раз договорились с Мишкой, что о девчонках ни слова, он говорить об этом не стал.

– А вот хозяйка машины утверждает, что у неё была косметичка. А в ней золотая цепочка, браслеты, серёжки, кольцо с бриллиантом, которые она сняла на пляже перед купанием, а когда пошла в дом, то забыла взять с собой. Они и пропали. Кто взял?

– Не, ничего не видел, – замотал головой Антон, вспомнив, что, кажется, Мишка бросил пузатую косметичку в бардачок. А что с ней стало потом, откуда ему знать.

– Значит, такова се ля ви, что ты ничего не видел, не брал, – сказал следователь. – Прочти и подпись поставь, – и добавил:

– А я думал, что ты чистосердечно признаешься, расскажешь реально, как всё было. Куда улетучились эти драгоценности?

– Не знаю. Я рассказал всё так, как было, – растерянно повторил Антон.

На улице день сиял, погода была пляжная, а они торчали тут. Ребята, конечно, уже ехали в автобусе на пленэр, а он здесь. Обидно.

Следователю Виктору Викторовичу Гвоздеву посчастливилось нынешней весной побывать в Париже, подняться на Эйфелеву башню. В варьете «Мулен руж» – Красную мельницу попасть и посмотреть концерт полуобнажённых красавиц у туристов, конечно, денег не хватило, но разговоров на тему о том, что всё зависит от женщин, было немало и что дошлые эти самые шерше ля фам, французы верно усекли.

Хотя при чём здесь «Мулен руж»?

И вот у Гвоздева вдруг всплыла эта фраза «шерше ля фам». «Не могли парни поехать купаться в такую даль на угнанной машине одни, без девчонок, – подумал Виктор Викторович. – Надо же было им покрасоваться похрабриться, и, конечно, должна быть замешана тут женщина и не одна.

– Ну а девочки, которые были с вами, не могли потрясти бардачок? – глядя в глаза Антону, спросил следователь, снова вызвав его на допрос.

Антон растерянно отвёл взгляд.

– Да нет. Не было никаких девчонок.

– А твой приятель с бородой утверждает, что были, – взял его на арапа следователь.

– Да это незнакомые какие-то проголосовали, и Мишка подсадил их, – нашёлся Антон.

– Ну-ка, подробнее. Что за девчонки? Как выглядели, как были одеты? И вообще приметы. У каждого преступления есть фамилия, имя и отчество. Как их звали?– Оживился следователь. «Значит, в яблочко попал с «шерше ля фамом», – похвалил он себя.

После этого вспомнились Виктору Викторовичу нахватанные во Франции торжествующие французские фразы вроде: оля-ля, бонжур, адью, мерси, конечно, се ля ви, и вот шерше ля фам. Хорошо он расколол парнишку. Надо же было как-то подтвердить кражу.

Владелица «Мерседеса» уверенная, в годах предпринимательница твердила, что допустила оплошность, когда приехала купаться с серьгами в ушах, золотой цепочкой на шее. Чтобы не утопить их в реке, все эти драгоценности сняла и сунула в косметичку. А потом забыла косметичку захватить домой. Оставила в бардачке. И вот эти нахалы не только машину угнали, но и косметичку украли.

– Ну и во сколько вы оцениваете пропажу? – спросил следователь.

– Тысяч двести, – не моргнув глазом, выпалила пострадавшая. – Там ещё было кольцо с бриллиантом.

Ей хотелось с этих нахалов, укравших машину, содрать побольше, чтоб по-настоящему проучить.

– Не хило, – вырвалось у следователя Виктора Викторовича.

Узнав, что сын находится в полиции, Антонова мать Антонина Ильинична – Тося в панике дозвонилась до Николая Осиповича. Несмотря на то, что тот был далеко, на пленэре, оставил своих подопечных под присмотром преподавателя скульптуры и вернулся в город.

Узнав о том, что Антоша Зимин в СИЗО, он решил, что должен всё объяснить следователю. Наверняка это недоразумение, потому что Антоша даже машину водить не умеет, а его обвиняют в угоне.

– А там ещё кража, – напомнил следователь.

– Не может этого быть, не было кражи. Антон – очень честный парень, – пытался убедить следователя Николай Осипович.

– Пострадавшая утверждает, что исчезли драгоценности стоимостью двести тысяч рублей, – оглушил он Николая Осиповича.

– Антоша не мог украсть. Он честный парень. Может, характеристики собрать и принести? – вовсе растерялся Николай Осипович.

– Характеристики не помешают,– скривившись, сказал Виктор Викторович, – но это сути не меняет. Кража-то случилась.

Пришлось Николаю Осиповичу вместо одного дня задержаться в Крутогорске ещё на два, потому что встретился с Антошиной мамой и потребовал, чтоб сходила та в школу и взяла там похвальную характеристику на Антона.

Впавшая в расстройство и растерянность Тося, не знавшая, что ей предпринять, чтоб спасти сына, готова была идти куда угодно, к кому угодно, лишь бы вызволить Антона. Она уже думала, что, может, в деревне Сколотни, где жил по летам у бабки Дуни Антоша, попросить справку у главы поселения. Пусть бы написала, что ни в чём плохом не был замечен её Антон. Ещё от жильцов городского дома взять бумагу. Он же с детства тут живёт. И никто не жаловался на него.

– Всё, всё сгодится, – сказал Тосе Николай Осипович.

Николай Осипович сам набросал характеристику от имени директора училища Ариадны Никитичны Юферевой.

– Ну ты, Николай Осипович, как на лауреата Нобелевской премии представление накатал, – усомнилась та. – А, может, надо объективку? От преподавателей требуют справку о том, что не судимы, а тут учащийся попал. Давай объективку.

– Какую ещё объективку? – озадачился Николай Осипович.

– Ну со всеми недостатками, – нахмурившись, потребовала директор.

– Недостатки там уже нашли. А вы эту характеристику подпишите. От вас не убудет, – потребовал Кондратов.

Ариадна Никитична была дама в теле и слова «не убудет» восприняла как намёк на её дородность.

– Если бы убыло, я бы похвалу написала в стихах, – уела она Кондратова.

– Да уже написано. Подпишите. Гарантирую. Ни в чём Антон не виноват, – настаивал Николай Осипович.

Ариадна Никитична знала, что после этой истории начнут склонять училище. И ей достанется. И тут «объективка» была бы, конечно, лучше, чем хвалебная характеристика.

Но, вздохнув, подписала эту бумагу. От Кондратова просто так не отделаешься. Допечёт. Да и жалко было Антошку Зимина.

Поймав ниточку насчёт подсаженных в машину «случайных девчонок», следователь её не выпускал.

– Твой дружок считает, что взяли косметичку две незнакомых девчонки, которых вы подсаживали по дороге, – говорил он Антону, – или ты, потому что Скореву никогда было рыться в бардачке. Он был за рулём.

– Я ничего не брал, я сзади сидел, – повторил Антон. Было противно изворачиваться и не договаривать. Хотелось заплакать от бессилия.

– Выходит, не ту правду и не всю ты сказал, – настаивал следователь. – Так бы отделался двумя годами условно, а тут светит тебе солидный срок в колонии. Ведь только чистосердечное признание смягчает вину и позволяет изменить меру пресечения. А так дело «табак» у тебя.

– Ну как мне быть, если всё так было? – взмолился Антон, поняв, что и вправду светит ему страшное наказание.

– В серьёзную кашу ты угодил, – стращал следователь.

Выходит, он преступник. Не только на пленэр не попадёт, а ещё из училища его исключат и, конечно, опозорился он перед Николаем Осиповичем, а у матери сколько слёз будет. Он схватился за голову. Ужас, ужас! Но он не испытывал жалости к себе.

Он чувствовал вину, хотя вроде ни в чём не был виноват. Наверное, потому возникло это ощущение, что не всю правду сказал следователю. А правду нельзя было говорить, потому что это принесло бы больше вреда, чем пользы. Светка и Лерка попали бы в СИЗО. А если сказать, что, возможно, они взяли побрякушки госпожи Ситчихиной, то их посадят в колонию. А это невозможное дело, потому что колония сломает им жизнь. Там такие оторвы сидят. Антон смотрел по телевизору сериалы про тюрьму и представлял, какие там нравы. Чтобы его Светка оказалась там. Ни за что!

Избрал следователь меру пресечения – взятие под стражу. На той же полицейской машине вместе с Мишкой повезли их куда-то на окраину города в СИЗО. Антон окончательно понял, что не выпустят его и никакого пленэра ему не видать.