Литмир - Электронная Библиотека

Время медленно как-то текло.

Мы катались и всё целовались

И посеяли где-то весло.

А пока ты меня целовала

Без отрыва четыреста раз,

То весло между тем уплывало

И уплыло далёко от нас.

Но я времени даром не тратил,

Мигом вспомнил я о парусах.

Снял штаны и, как парус, приладил,

И мы вновь понеслись по волнам.

Но внезапно сменилась погода,

Ветер дунул с другой стороны,

И упали штаны мои в воду –

Голубые в полоску штаны.

Берег медленно к нам приближался.

Ты ушла, не сказавши двух слов,

А я бедный на лодке остался

Без весла, без любви, без штанов.

Такая вот шутейная трагедия случилась на реке, наверняка, с художником.

Студенты в полном объёме кондратовскую песню не знали, потому что при них он пользовался ею усечённо – только одной строкой из неё. Если этюд или эскиз были очень уж корявыми, Николай Осипович вздыхал:

– Д-да, получились пока голубые в полоску штаны, – то есть не ладно и не складно. И, конечно, о многом заставляла задуматься его фраза: «Перед тем, как что-то нарисовать, посмотри, как прекрасен чистый белый лист».

Фраз таких студенты и особенно обидчивые студенточки побаивались. А голубые в полоску штаны определённо означали сплошную неумелость или безвкусицу.

Об Антоновых эскизах учитель, пожалуй, ни разу не сказал «голубые в полоску штаны».

И сегодня у Антона получилось всё, «как надо».

Антоша был доволен своим портретом «Черноглазая в оранжевом купальнике», однако полной уверенности, что учитель не напомнит о голубых в полоску штанах, не испытывал. Мало ли. Вдруг не такой привлекательной, как ему кажется, получилась фигура купальщицы. Может, зря набрался нахальства и притащил эскиз прямо в мастерскую к учителю, а не в училище. Но вот стало невтерпёж услышать самое авторитетное мнение.

Николай Осипович был доволен третьекурсником Зиминым. Он ведь его ещё ребёнком в школьной студии приметил. А теперь понял, что из этого застенчивого долгана должен выйти неплохой живописец. Антон Зимин то и дело представлял вещи, в которых ощущался какой-то самобытный свежий взгляд. То изобразит, как трактор в светлый от снега и солнца день на волокуше тащит целый стог сена по слепящей белизне. А на стогу для оживляжа мальчишка с собачонкой. И называется картина «Февральское солнце».

Где он такое увидел? Оказывается, побывал в каникулы у бабки Дуни в деревне Сколотни и там вот такое происходило. А однажды свою бабку Дуню за прялкой нарисовал, дядю Валентина с ружьём в зимнем лесу.

У Николая Осиповича сегодня в мастерской, заставленной эскизами, на столе и скамейках разложены были для завтрашней поездки на пленэр в село Соловецкое не только краски и мольберт, но и консервы с тушёнкой, готовые к походам по заводям резиновые сапоги-болотники, рулончик холста, котелок.

«А я-то ещё не собрал ничего», – с упрёком подумал Антоша о себе, но решил, что успеет. А пока главное – узнать об эскизе мнение учителя.

– Хвалю, – положив могучую руку на плечо Антона, одобрил Николай Осипович. – Оставляй свою «Черноглазую».

Портрет «Черноглазой в оранжевом купальнике» учитель повернул лицом к стене. Пусть не будет досужих разглядываний, да и автор немного остынет от первого радужного впечатления. А потом, после пленэра, посмотрят вновь портрет и уже окончательно оценят «Черноглазую в оранжевом купальнике».

– Надеюсь, на пленэре ещё что-нибудь выдашь, – сказал Николай Осипович. Он помнил, что был у Антоши замысел написать портрет старого лоцмана, смотрящего на реку, а ещё изобразить собирался он соловецких жителей, выкатывающих осенью бочки со знаменитыми своими солёными огурцами из родников, чтоб отправить на продажу в Воркуту или Инту. Там их хрусткий товар знают и почитают. Наверное, такая осенняя картина понравится любителям живописи и обожателям родных мест.

Считая, что на сегодня разговоров хватит, выдал Николай Осипович приговорку:

– Ну ладно. Пока я тут с тобой шутю, поезд уйдёт на Воркутю по другому путю. А мне вот ещё в полицию надо за справкой бежать, что я не привлекался и не сидел. Оберегают вас: чтоб ни-ни. Меня директриса заела. Я чуть ли не последний остался, кто справку не представил. Ну, до завтра, – взмахнул рукой в дверях Николай Осипович. – Не опаздывай! Пленэр – это живой родник, так что попьём живой воды.

Как можно опаздывать?! Пленэр – долгожданная пора, когда появляется возможность показать себя, ну и ещё ближе сойтись со своими однокурсниками. И, конечно, подёргать неуёмную рыбёшку шаклею. А если удастся, походить с бредешком по мелководью, чтоб наловить рыбы для общей ухи, попеть у ночного костра, вообще будет клёво. Что может быть приятнее таких часов?

Николай Осипович, растрогавшись, будет говорить об Антоне преподавателям: парень, хоть куда.

– Отличный парень – не профессия, – взадир ему скажет преподавательница истории искусства Нонна Фокеевна Рыбакова. Она похвал избегала.

– Я думаю и профессия от него не уйдёт, – не соглашался с ней Кондратов.

Однокурсник Васька Желнин на пленэре будет умничать. Он перешёл с биофака педуниверситета в худучилище. Будет бабочек ловить и рассматривать через увеличитку, а потом рисовать, а ещё за лягушами охотиться, ракушки собирать на пляже. Ракушки на костре он станет жарить. Внутренности двухстворчатых раковин будет предлагать попробовать девчонкам, называя ракушки устрицами. Те станут визжать. Хохоту, обид и весёлых подначек будет много. Ваську прозвали сначала за глаза, а потом и во всеуслышание учёный-кипячёный.

Учёный-кипячёный рисовал каких-то несуразных зверей и домашних животных. Коровы у него были с крыльями, а одна лошадь была такой длинной, что на ней умещалось шестеро мальчишек и девчонок.

Приезжали на пленэр свои, уже маститые художники пообщаться с молодёжью. Иногда с гостями из Москвы. Преподаватели заискивали перед столичными гостями, а Николай Осипович был всегда обычным. Так же отпускал шутки и даже свои любимые песни затягивал, стихи Есенина читал у костра с упоением.

Васькины фантазии кое-кто из заезжих гостей хвалил, утверждая, что вот это и есть настоящее современное искусство.

Антон был благодарен Николаю Осиповичу за то, что тот заботится о нём, выделяет из всех подопечных, даже взял его как-то в Москву на выставку, чтобы показать не только Третьяковку и музей имени Пушкина, где классика, а ещё сводил посмотреть на картины Ильи Глазунова и Александра Шилова. Самому Николаю Осиповичу нравились полотна этих художников, хотелось, чтобы ученик Антоша Зимин тоже оценил мастерство живописцев и философский замысел картин и портретов постиг. Антон ходил по выставкам обалделый. Надо же, как умеют современные, ещё живущие сейчас мастера творить. Он бы, бог знает, что сделал, чтоб научиться так же владеть кистью.

Николай Осипович втолковывал в вагоне ученику то, что классика, давно признанная, раскуплена и развешана на музейных стенах, оценена в миллионы долларов, а вот непризнанные, живущие сейчас, бедствуют. Их не признают, а когда признают, будет поздно. Они не воспользуются после смерти теми долларами, которые сейчас им нужны позарез, чтобы создавать полотна, требующие многолетней работы. Видимо, и о своей судьбе думал Николай Осипович.

Об очень умном и важном на обратном пути толковал Николай Осипович в вагоне. А Антоша стыдливо переживал, что у него позорно мало осталось денег и едва набиралось на плацкартное место. Кондратов возле кассы, решительно отстранив Антошину руку с щепоткой купюр, купил сам два билета в купейный вагон и вот теперь потчевал ученика бутербродами и пирогами. Антон мучительно стеснялся. Очень унизительно быть безденежным и голодным. Всё это прекрасно понимал Николай Осипович. Вот и рассуждал о судьбе живописцев, а потом подвёл итог:

– Всё это мелочи. Главное, чтоб всегда было желание творить.

А Антона к мольберту тянуло. Особенно после этой поездки с учителем в Москву, где так много увидел незабываемых полотен. Его просто распирало от впечатлений.

2
{"b":"712113","o":1}