Этот день у Антоши Зимина начинался счастливо. Преподаватель худучилища Николай Осипович, всегда с весёлой подначкой оценивающий этюды, на сей раз озадаченно поскрёб указательным пальцем седеющую гриву волос на затылке, когда увидел Антошино творение «Черноглазая в оранжевом купальнике».

– Где эдакую красотулю откопал? – бросил вопрос, не ожидая ответа.

– Да водятся такие в наших реках, – туманно ответил студент.

Антоша, конечно, не признался, что это его зазноба из кулинарного колледжа Светка Выдрина. Светка не только красивая, но ещё и такая отчаянная, что согласилась бы позировать голышом, как кустодиевская «Красавица», да сам он не решился делать обнажёнку. Ещё кто-нибудь распознает Светку. А «Черноглазую в оранжевом купальнике» он, может быть, назовёт, как Иван Крамской – «Неизвестная», хотя многие догадаются, что это Светка, потому что видели её с Антошей не раз на дискотеке и просто на улице.

С портрета, лукаво улыбаясь, смотрела наивная невинность. Чёрные, как маслянистые оливки, глаза были полны озорства и веселья. И то, что студент сумел передать это очарование юности, тронуло Николая Осиповича.

– Пэрсик, как говорят грузины, – прокомментировал он.

Сам Николай Осипович Кондратов – известный в Крутогорске да и в области тонкий пейзажист, к портретам обращался редко. А фривольности вообще не допускал. В его училищное время как-то стыдились обнажёнки. Ну а когда сделался признанным живописцем, заслуженным художником, стал обнажённых натурщиц избегать. Казалось ему неприличным да и, пожалуй, опасным представлять картины в жанре ню. Что учащиеся будут говорить о нём, преподавателе, что подумает его скромница жена Верочка? Она преподаватель воскресной школы, а он такое греховное изображает. Уж не завёл ли на шестом десятке лет любовницу? Обычно «Венер» под Бориса Кустодиева осмеливались писать разведённые художники, которым не перед кем было оправдываться в своей греховности. А у женатиков, кто решался на ню, наверное, жёны были такие же отчаянные, оторви ухо с глазом, как и они сами.

Представлял на выставки Николай Осипович Кондратов серьёзные целомудренные вещи: соборы с куполами, речное половодье, зелёные, поросшие топтуном и подорожником сельские улицы с козами и курицами.

Иным ученикам, дерзающим и мечтающим создать нечто необыкновенно смелое и зазвонистое, казалось творчество учителя старомодным, заимствованным чуть ли не из девятнадцатого века. А крутогорцы постарше были в восторге от художника Кондратова. Никто так достоверно и трогательно не изображал их город да и деревню. И недаром закупали его картины для московских и питерских музеев, на память юбилярам.

А вообще по натуре своей был Николай Осипович человеком весёлым и компанейским. В училище его любили. Занятия он вёл весело. Разбирая этюды, читал Есенина, подчёркивая живописность его стихов.

В его мастерскую заглядывали не только художники, но и поэты, артисты, архитекторы – все, кому хотелось снять усталость, побалагурить. А когда встречался Кондратов с художниками-одногодками, с которыми начинал учиться ещё в Чебоксарах, вообще в мастерской, забитой самоварами, трубицами, безменами, прялками стоял такой гогот, что слышно было на улице.

Незабываемые 60-е. Как их забудешь? Жили тогда студенты худучилища весело, но голодно. В столовых часто обходились чайком, киселём да хлебом с горчицей. Иногда, подобно гоголевским барсукам, прихватывали по пути к кассе пирожок или котлетку и к раздаче успевали их проглотить бесплатно. Из дому помощь была скудная, куцая, стипендия таяла моментально. Гораздо зажиточнее жили музыканты и певцы. Эти аристократы из музучилища где-то пели, играли, танцевали и имели от этого навар. А художникам приходилось выгружать картошку из вагонов, арбузы с барж, идущих из Камышина. Разбившийся вдребезги арбуз расхватывали мгновенно. Кое-кто попадал после такой трапезы в инфекционную больницу. Руки-то были в грязи. И, по словам Николая Осиповича, возникало у проблемы столько граней, сколько их в гранёном стакане.

Однажды повезло «художникам». По пути из училища домой нашла троица голодных студентов кем-то обронённый увесистый пакет. Наверняка с едой. Обрадовались. Вот будет всем богам по сапогам.

– Я первый увидел. Мне половину, – заорал Федька Бакин, споткнувшийся о свёрток.

В общаге, не раздеваясь, быстренько распороли находку. А там не сыр, не колбаса и даже не выпечка, а спичечные коробки. Пригляделись. На каждой коробке адрес. А в коробках кал, сданный на анализы. Несли в лабораторию да не донесли.

– Зачем половину. Всё бери, мы не жадные, – крикнул Коля Кондратов Федьке Бакину. Но тот только выматерился. Такая невезуха! Шли на перехват в буфет, а теперь и буфет закрыт и в пакете – не радость, а насмешка.

Услышавшая гогот и ругань комендант общежития заглянула в их комнату. Узнав о такой редкой находке, приказала художникам отнести коробочки в поликлинику. Они согласились. Ну, конечно, такая ценность! А сами, упаковав коробку, трогательно перевязали её голубой ленточкой и положили на крыльцо в подарок аристократам из музучилища. Пользуйтесь. Мы добрые.

Любили Николая Осиповича не только художники, но и архитекторы, артисты, литераторы и особенно поэты. А поэты – народ с причудами. Были у них для подражания известные имена. Говорят, Николай Рубцов, будучи студентом Литинститута, в общежитии на улице Добролюбова собирал в своей комнате портреты классиков русской литературы и вёл с ними беседы. Возможно, после этих «собеседований» рождались его признания: «Стукну по карману – не звенит, стукну по другому – не слыхать, ну а если буду знаменит, то поеду в Ялту отдыхать». Пока же он позволить себе отдых на берегу моря не мог. Замотав любимый шарфик вокруг шеи, отправлялся в родную Тотьму, где находился детский дом, в котором провёл он немало дней.

Передавались из уст в уста и другие откровения Николая Рубцова: «Когда я буду умирать, а умирать, наверно, буду, ты загляни мне под кровать и на поминки сдай посуду» или «Умру, мне памятник поставят на селе. И буду каменный навеселе».

Поставили памятник прекрасному поэту не только на селе, но и в центре Вологды. Там он в любимом своём шарфике.

Николай Осипович бывал там и поклонился Николаю Рубцову, потому что, кроме Есенина, обожал ещё и его.

Свои крутогорские поэты не обходили мастерскую художника Кондратова. Зашли как-то два поэта, только что издавшие свои стихи под одной обложкой, чтоб подарить сборничек Николаю Осиповичу. Человек хлебосольный, он тут же поставил воду для пельменей. А поэтам, севшим прямо на пол посреди мастерской, разонравилась сдержанная рецензия, напечатанная в газете, и они решили подвергнуть этот печатный орган сожжению.

Когда Кондратов заглянул в мастерскую, там уже полыхал костерок, и огонь пытался добраться до занавесок. Пришлось Николаю Осиповичу выплеснуть уже подсолёную и заправленную лавровым листом воду из кастрюли, чтоб ликвидировать пожарец.

В память об этом событии осталась на полу подпалина. Поэты собирались написать около выгоревшего места памятные слова: «Здесь были Коля и Валера», но не успели, потому что закатились на огонёк к Кондратову московские гости. Так безымянным и осталось кострище посреди мастерской. Николай Осипович взял тогда гитару и выдал для подъёма настроения свою любимую песню про «Голубые в полоску штаны». Она тоже напоминала о молодости. Свои художники, конечно, знали её, а москвичи и питерцы, впадая в умилённый восторг, просили продиктовать бесхитростную песенную историю, надеясь включить в свой приятельский репертуар. Начиналась эта песня безмятежно:

Берег медленно плыл над рекою,

Соловей заливался, звеня,

Ты сказала, склонивши головку:

– Покатал бы на лодке меня.

Мы с тобою на лодке катались,