Договорившись, что капитан переложит динамит в другое место, а ящик заколотит, как было, Тихон побежал к Лагутину.

У здания губчека строился отряд Лобова. Мелькали винтовки, грохотали по булыжнику «максимы», перекликались возбужденные голоса. Тихон узнавал знакомые лица, и сердце опалило горячей радостью и гордостью, что он тоже чекист, что это его товарищи уходят сегодня в бой.

Лобов вынул из кармана знакомые часы фирмы «Лонжин», посмотрел время. В ту же минуту из губчека появились Лагутин и товарищ Павел. Они о чем-то разговаривали, но, увидев уже построившийся отряд, разом замолчали, предгубчека поправил ремни на гимнастерке.

Лобов отдал команду, и отряд замер, ощетинясь стволами трехлинеек. Вперед шагнул секретарь губкома и, рассекая воздух пятерней, словно рубил на куски, заговорил:

— Товарищи чекисты! Сейчас можно с полной определенностью заявить, что наступающее лето — повторение прошлогоднего, с той лишь разницей, что центр борьбы переместился за город. Наших товарищей в волостях зарывают живыми в землю, сжигают мосты, нападают на эшелоны с оружием, которым снабжается Шестая армия Северного фронта, преграждающая путь интервентам на Москву.

Тихон слушал секретаря губкома и вспоминал октябрь семнадцатого года, когда товарищ Павел вот так же энергично и просто выступал перед красногвардейцами, направлявшимися в Дом народа, где решался вопрос о передаче власти в городе Советам. И сейчас на товарище Павле была та же короткая путейская тужурка. Оглядывая строй, словно вылитый из чугуна, все так же дергал козырек фуражки Лобов.

Много воды утекло в Волге, многое изменилось в городе: победили в борьбе с меньшевиками и эсерами, вышвырнули перхуровцев, разоблачили десятки новых заговорщиков и предателей. Но враг не унимался, город окружали бело-зеленые банды. Об этом и говорил секретарь губкома.

— Главная опора бандитов — кулаки, мешочники, дезертиры. В руках кулаков хлеб, они из голода извлекают свою выгоду. Мешочники скупают в деревнях продовольствие, взвинчивают цены. Дезертиры пополняют кулацкие банды, уголовные преступления все больше приобретают характер террористических актов. Левые эсеры призывают вместо Советов создавать «крестьянские братства» без коммунистов. Во главе банд стоят бывшие крупные землевладельцы — граф Мейер, князья Голицын и Гагарин. Банды организуются как регулярные подразделения, в них вводится палочная дисциплина, круговая порука, главари проводят насильственную мобилизацию. Все эти факты говорят о том, что лето у нас, товарищи, будет жарким, борьба предстоит жестокая. Сегодня вы уходите в бой. Так пусть же наши враги на своей шкуре испытают силу нашего гнева, силу народной власти!

Товарищ Павел уступил место Лобову, над мощенной булыжником улицей опять раздались резкие команды, и отряд чекистов туго стянутыми шеренгами двинулся в сторону Власьевской улицы. Дробный стук тяжелых сапог отскакивал от булыжной мостовой и улетал в теплое синее небо.

Так Тихону и не удалось поговорить с Лобовым. Слышал, как товарищ Павел сказал Лагутину, крепко тряхнув его руку:

— Ну, прощай, Михаил Иванович. Может, больше не увидимся.

— Как не увидимся?

— Сегодня последний день в Ярославле — с отрядом ткачей уезжаю на Юго-Западный фронт белоказаков бить, губком партии удовлетворил мою просьбу.

Засунув руки в карманы тужурки, товарищ Павел зашагал следом за отрядом чекистов. Тихон подошел к Лагутину.

— Легок на помине! Я хотел тебя вызывать, новость есть.

— У меня тоже новость, — нахмурился Тихон.

В кабинете председателя губчека рассказал о находке в трюме.

— Вот мерзавцы! — вырвалось у Лагутина. — Видимо, потому и слухи о возможном крушении «Фультона» распространяли, чтобы потом все свалить на большевиков. Наверняка, взрыв они наметили на конец плавания, когда свои делишки обделают. Так что времени выявить колчаковского агента будет в достатке. Кто руководитель местного отделения «Центра», мы все-таки узнали. Фамилия тебе знакомая, Тихон.

— Кто такой?

— Начальник артиллерийского управления штаба военного округа Ливанов.

— Ливанов?! Значит, не зря его Перов подозревал?

— Подозревать-то подозревал, но Ливанов ему так и не открылся. Действовал хитро, умело отводил от себя подозрения. Мир тесен, в июле прошлого года я с ним чуть было нос к носу не встретился: он под фамилией Зыкова командовал офицерским отрядом, который с эшелоном беженцев продвигался на помощь рыбинским заговорщикам. Тогда Ливанову удалось бежать, пробрался в Ярославль, служил у Перхурова. А перед самым концом мятежа контрразведка якобы за несогласие сотрудничать засадила его в подвал, фальшивый протокол допроса полковника оставила в Коммерческом банке, в штабе. После мятежа агенты Сурепова постарались, чтобы эта папка попала в Особую следственную комиссию, которую Дзержинский прислал из Москвы. В этой же папке оказалось и дело Дробыша. С Дробышем контрразведка такую же операцию проделала. Оба вышли сухими из воды, чуть ли не в героях ходили.

— Ливанова арестовали?

— Ждем, когда уйдет «Фультон», колчаковский агент должен покинуть город спокойно. В полночь к левому борту подойдет лодка, в ней будет наш человек. Сделай так, чтобы никто не видел, как вы сгружаете динамит, на пароходе его оставлять нельзя. Задание твое усложняется, будь начеку. Удачи тебе! — Лагутин пожал руку Тихона.

Его взгляд сказал Тихону больше, чем слова. Он понял, как будет волноваться за него этот усталый, многое повидавший в своей жизни человек. И уже у дверей он твердо пообещал:

— Я не подведу. Даю слово.

Ночью к пароходу причалила лодка. В ней, за веслами, человек, одетый в брезентовый плащ с капюшоном. Лица Тихон так и не разглядел, но вроде бы это был новенький, Охапкин.

Вдвоем с капитаном спустили опасный груз за борт, и лодка сразу же отплыла от парохода, стих в темноте осторожный плеск весел.

Поручение, сначала представлявшееся Тихону делом легким и обычным, сейчас стало для него самым трудным, самым опасным заданием губчека. Кто знает, что предпримет враг после того, как ему не удастся взорвать «Фультон»? И кто этот враг? Кто обратится к Тихону с условленной фразой? А вдруг признание в губчека было только умелой игрой? Успокоил Лагутина, что на пароходе рядом с Тихоном будет свой человек, а сам заодно с теми, кто подложил динамит?

Рано утром, как только солнце оторвалось от городских крыш, проститься с братом на пирс прибежала Нина, протянула ему сложенный листок бумаги:

— Тебе письмо.

— От кого? — удивился Тихон.

— А вот угадай!

— От Маши?!

— Вчера отряд наших ткачей на фронт уходил, на фабрике митинг собрался. Гляжу, Маша тоже в отряде, в косынке с красным крестом, через плечо сумка с бинтами. Оказывается, она медицинские курсы кончила, у нас на фабрике организовали. Меня заметила, подбежала и эту записку попросила передать. Я ей и сказать ничего не успела.

Прочитав записку, Тихон схватил сестру за руки, закружил по пирсу.

— Ты что, шальной? — испуганно закричала Нина, а сама не могла скрыть радости за брата.

В девять часов утра начали посадку детей. Худые, вялые, с недетской серьезностью в запавших глазах, они молча выстраивались вдоль борта.

На берегу собралась толпа провожающих. Женщины вздыхали, плакали, мужчины курили. Одна работница, утирая слезы кончиком темного платка, сказала:

— Если умрут, то хоть не на глазах.

Другая скорбно добавила:

— А если вернутся, застанут ли нас в живых?

Рядом с ними, посверкивая очками, убежденно и злорадно бубнил какой-то бывший чиновник в заношенном сюртуке:

— Перевернутся, как пить дать, перевернутся. Вон ведь их сколько, мелюзги-то, а пароход совсем никудышный, развалюха. Помяните мое слово — будут в Саратове трупы вылавливать…

— Хватит сердце-то нам рвать! — зло выкрикнул рабочий в спецовке.

Человек испуганной мышью тут же юркнул в толпу.

Ткачиха Минодора, стянув с головы красную косынку, взволнованно сказала воспитателям: