У крыльца их никто не встретил. Тихон поднялся по истертым каменным ступеням, плечом толкнул дверь. Следом за ним Сачков и водитель Краюхин вошли в длинный сумрачный коридор, протянувшийся через все здание, от окна до окна.

Поторкались в кабинет заведующего Бузняка, в соседние двери — они тоже были закрыты. И тишина как на кладбище, детский приют — и ни единого детского голоса.

Почувствовав неладное, Тихон недоуменно переглянулся с учителем. И у того вид был растерянный, настороженный, словно вот-вот что-то должно случиться. Один Краюхин держался спокойно, с любопытством озираясь по сторонам. И тут они услышали в конце коридора сдавленный кашель. Сачков вздрогнул, следом за Тихоном бросился по коридору.

Распахнув обшитую дерюгой дверь, они очутились в комнате со сводчатыми низкими потолками. Запах тления, пыли, мочи так и шибанул в нос, через грязное угловое окно, затянутое металлической решеткой, едва процеживался тусклый дневной свет.

На топчанах с клопиными гнездами в щелях, прямо на каменном полу, на немыслимом рванье сидели, лежали такие изможденные детишки, что и среди беспризорных, обитавших под мостами и в собачьих подвалах, не встречал Тихон подобных.

Ребятишки смотрели на него с ужасом, будто он был привидением.

— Что же это такое? — спросил Тихон учителя. — Это же морг, а не детский приют.

Дети зашушукались, словно трава под ветром.

Тощая девочка, даже грязь не смогла скрыть голодной синевы лица, сказала хриповато:

— Дяденька, мы не тифозные. Не надо нас, дяденька, в смертный барак отвозить. Мы с голодухи такие. Нам власти харчей не дают. Мы не трудовые…

Тихон подошел к топчану, где лежал головастенький, все личико в струпьях, мальчишка и сосал какую-то тряпицу. На лице одни глаза, а в них такой предсмертный укор, что лучше бы чекисту в сердце выстрелили. Какой-то оборвыш мочил ему лоб из консервной банки.

— Кирик его зовут, — сказала девочка. — Петька у него брат был, но того схоронили. Травы очень наелся. Кирик! Дядя пришел, он тебе хлебца даст.

— Не мешай, дура, помираю, — чуть слышно прошептал мальчишка.

У Тихона к горлу подкатил ком. Маленькая жизнь беспризорника промелькнула, как падучая звезда. И осталось ему жить в этой вони, может, день, может, два.

— Сейчас, сейчас, — бормотал чекист, отступая к дверям. — Сейчас все будет, все наладим. Краюхин! Жми в город! Врача сюда, хоть под наганом. Продуктов!

Но Краюхина рядом не было, запропастился куда-то. Сачков стоял белый как полотно.

Тихон открыл дверь в коридор, в комнате напротив услышал разъяренный бабий визг:

— Тебе что здесь надо?! Я тебя щас в щепки искрошу! Ты что своеволишь?

Заглянул в тесную клетушку, наверное, кухню, грязную, с разваленной, продымленной плитой, над которой на веревке висели серые дырявые тряпки.

Загнанный в угол, Краюхин отбивался кочергой от могучей патлатой бабы, размахивающей ржавым секачом. На полу валялись сумки, мешки, куски конины, рассыпанная из кульков крупа. Из опрокинутого жестяного бидончика булькало, выливаясь, подсолнечное масло.

Кухарка обернулась, пошла на Тихона засаленным животом:

— Паразиты! Я вам покажу ревизию! У меня брат в губисполкоме начальствует, сразу под суд подведет!

У Тихона вдруг потемнело в глазах и уши словно ватой заложило — пропал отвратительный голос, почему-то вспомнилось сытое лицо Вербилина.

— А ну к стенке, зараза! — не сказал, а просвистел он сжатым горлом, весь дрожа от ненависти. — К стенке!

Пистолет зацепился в кармане за подкладку. Сачков повис у Тихона на руке, что-то закричал перепуганной кухарке.

Очнулся Тихон на лавочке во дворе. Голова разламывалась от боли, во рту было погано. Сачков сидел рядом, совал ему кружку с водой.

Краюхин привез из города Лагутина, Лобова и докторшу Флексер.

Чекисты на руках выносили детишек из приюта, рассаживали под стеной на траве. Раиса Михайловна командовала:

— Этого в лазарет! Девочку тоже!

Поседевшая голова ее тряслась от возмущения.

Лагутин подозвал Краюхина, приказал отвезти кухарку в губчека. У водителя под тонкими щегольскими усами нехорошо блеснули зубы.

Толстая кухарка, судя по всему, была дура набитая. Пережив недавний страх, очнулась, снова принялась орать, стращать всех тюрьмой.

Узкое лицо Краюхина побелело, он подтолкнул бабу в жирную спину и сказал мертвым голосом:

— Иди, иди!

Лобов внимательно посмотрел на него, шепнул председателю губчека:

— Нет, Михаил Иванович, я ее сам отконвоирую. Краюхин ее пристрелит, мол, при попытке к бегству. А тут дело серьезное, смотри, — сунул он какую-то записку.

Лагутин прочитал ее, вскинул потемневшие глаза:

— Где нашел?

— В мешке с крупой была. Вон, оказывается, кому эта гречка назначалась — Кулакову!

— Мы его по всему городу ищем, а он со всей своей бандой здесь прятался, в приюте. У детей, сволочи, последнее отнимали, — и Лагутин приказал обыскать дом.

В подвале чекисты обнаружили винтовки, револьверы, целый склад награбленного: одежду, драгоценности, куски мануфактуры, похищенные со склада на Пошехонской.

Кто-нибудь из банды мог появиться у Менделя, торговавшего ворованной мануфактурой. Жил лавочник в самом центре города, возле театра, подъезд выходил на Казанский бульвар. В таком месте наблюдение за домом вести было трудно: всё на виду. Вызвать Менделя и допросить — вдруг об этом узнают те, кто с ним связан? Арестовать тоже нельзя — сразу стало бы известно всему городу.

Решили сделать иначе — отправили Тихона и Сергея Охапкина на Мытный рынок. Возле лавки Менделя ничего подозрительного они не заметили. Вечером, когда он запер дверь и ставни лавки, пошли за ним. Солнце уже катилось по крышам, но жара не сникла, Тихон и Охапкин прели в непривычных и тесных чесучовых костюмах.

Перед самым домом Тихон обогнал лавочника и свернул в подъезд. Когда Яков Осипович остановился у двери своей квартиры, Тихон вышел из-за лестницы, сказал вполголоса:

— Я из губчека, вот удостоверение. Надо поговорить.

— О чем? — вздрогнул Мендель.

— В подъезде такие вопросы не обсуждают. Кто у вас в квартире?

— Только жена, — слабо вымолвил лавочник, подозрительно всматриваясь в раскрытое чекистское удостоверение, потом — в лицо подоспевшего Охапкина, решительный вид которого напугал его еще больше.

— Это наш сотрудник, — успокоил Менделя Тихон. — Открывайте дверь — и ни слова лишнего.

Лавочник не сразу попал ключом в замочную скважину. Из комнаты донесся густой женский голос:

— Удачный был день, Яков?

— Я не один, Инна, — напряженно выговорил Мендель. — Ко мне товарищи пришли.

В прихожую выкатилась коротконогая полная женщина, удивленно и придирчиво оглядела чекистов.

— Добрый вечер, Инна Борисовна, — широко улыбнулся ей Тихон. — Мы с вашим уважаемым супругом некоторым образом компаньоны, кое-что привезли ему из Москвы. Как мудро говорилось в доброе старое время: мы — вам, вы — нам.

— Вечно ты, Яков, пугаешь — у меня от одного слова «товарищ» по спине мурашки бегают. Проходите в столовую, я что-нибудь приготовлю перекусить, — засуетилась хозяйка.

— Ради бога, не беспокойтесь, — поспешил отказаться Тихон. — Мы только что из трактира. Цены бешеные, но прилично поесть можно… Нам необходимо уединиться с Яковом Осиповичем, сами понимаете: торговое дело сложное, деликатное.

— Понимаю, все прекрасно понимаю, господа, Яков, веди гостей в кабинет, я вам мешать не стану.

В кабинете, стены которого были увешаны фотографиями многочисленных родственников Менделей с такими же упитанными и хитрыми физиономиями, хозяин, усадив чекистов на диван, опустился в кресло.

— Слушаю вас, господа… Я хотел сказать — товарищи, — поправился он. — Чем моя скромная персона заинтересовала ваше строгое ведомство?