После казни мы тронулись в путь. Немой с минуту постоял у затушенного костра, перекрестился и побежал за нами. Миновав с версту, Гюнтер остановил лошадь.

  - Алексий, ты подарил разбойнику жизнь, значит, ты за него в ответе. Либо убей его, либо забирай с собой. Мы не куриц на ярмарку везём.

  Я развернул лошадь и поскакал обратно. Сблизившись с Еремеем, крикнул ему:

  - С нами хочешь?

  Немой кивнул, изобразил подобие улыбки на лице, уже шагом подошёл поближе, подпрыгнул и, вцепившись в меня обеими руками, сдёрнул с седла. Как низкорослому, не обладающему видимой силой мужичку удалось проделать подобное, да так ловко, что я и удивиться не успел - осталось для меня загадкой. В следующее мгновение он уже сидел на моей лошади и пытался укротить её. Конь поднялся на дыбы, дико заржал, потом взбрыкнул, высоко поднимая задние копыта, и всё же сбросил нового седока на лёд. Еремей грохнулся практически рядом со мной. Опомнившись, я приподнялся, выхватил кортик, и, надавив коленом на его грудь, прижимая второй ногой его руку, поднёс острие оружия прямо к его глазу. В голове была только одна мысль: - почему он это сделал?

  Немой, словно прочитав мои мысли, оскалился, моргнувшее веко коснулось ресницами стали и свободной рукой, ухватившись за мою с кортиком, вогнал клинок себе в глаз.

  На следующий день, когда мы сидели в каминном зале замка, занятые сортировкой янтаря, Нюра спросила меня:

  ― Дядя Лексей, чем ты так опечален?

  ― Да никак не выходит из головы поступок Еремея.

  ― Ты имеешь в виду, что вместо благодарности за оставленную жизнь он обманул тебя?

  ― Нет, не это. Видя, что он уже ничего не может сделать, он убил себя. Понимаешь, Нюра, если бы каждый русский так ненавидел своего врага, сражался бы с ним до конца, невзирая на страх смерти, как тот немой Еремей ― мы бы горы свернули. Но в этой ненависти не было любви к своей земле, а без этого Еремей не воин. И смерть его посему напрасна. Вот, что меня печалит.

  ― Смотрите! ― Воскликнул Гюнтер.

  На дне последнего бочонка лежал пергамент. Развернув его, мы увидели рисунок разрезанного наискось и растянутого на плоскости цилиндра. Фигура была расчерчена на множество ячеек по бокам, а на верхней плоскости был отчётливо виден знак коловрата. Части ячеек объединялись в отдельные фрагменты и были обведены широкими линиями с рунными обозначениями.

  ― Вот почему на бочонках были нацарапаны руны, ― прошептала Нюра.

  ― Когда янтарь снимали, ― продолжил мысль жены Гюнтер, ― каждый фрагмент клали в отдельный бочонок, дабы в случае сборки восстановить алтарь. Перед смертью ливонец говорил не об алатыре, а об алтаре. Хотя, возможно, он и не знал, что именно находилось в бочонках. Сам янтарь уже представляет сокровище, а алтарь из него ― это уже символ.

  ― Мы смешали содержимое бочонков. Как мы восстановим алтарь? ― Спросила Нюра.

  ― При желании, можно попробовать. Но тогда все твои идеи об украшении комнаты янтарём и ожерелье, о котором ты мне все уши прожужжала ― придётся забыть.

  После этих слов Нюра скривила лицо, поджала губы и вдруг улыбнулась.

  ― Дядя Лексей, что ты можешь предложить за этот янтарь?

  ― Таких денег у меня нет. ― Сказал я, разводя руками, ― ума не приложу, что можно дать взамен.

  Пришлось задуматься. Грамм натурального янтаря в моём времени стоит порядка трёх евро и цена постоянно растёт. У Гюнтера в наличии около шестисот пятидесяти киллограм. То есть, почти два миллиона евро. А если подсчитать стоимость инклюзов? Да плевать на подсчёты. Возможно передо мною алтарь из храма Святовита.

  ― Тем не менее, Алексий. Мне надо заплатить моим рыцарям их доли, да и твоё участие...

  ― Гюнтер, я никогда не подсчитывал, сколько стоит моя помощь вам. Но если вопрос зашёл о цене клада, то отвечу, ― он бесценен для большинства людей.

  ― А для меньшинства?

  ― Годовой доход Смоленского княжества, если оценивать просто по весу.

  Гюнтер кивнул головой, поглядывая на Нюру.

  ― Я так и думал. Но есть одна проблема. Я хочу, чтобы из алтаря не пропало ни одного камня.

  Штауфен подошёл к шкафчику, открыл дверцу и извлёк янтарь размером с кулак.

  ― Ливонец отдал его старосте в Пнёво, думаю, он просто похитил его из сокровищ. А теперь, я расскажу вам легенду, которую мне поведал Рагнар, когда мы были на Неве. На северо-восточной оконечности острова Рюген, восемьдесят четыре года назад, верховный жрец гадал по трём чёрно-белым дощечкам. Он бросал их на землю, и если две из них падали светлой стороной к небу, то год был удачным, но в этот раз, все три показали чёрную спину. Жрец не поверил своим глазам, сославшись на какой-то грех, он повторил гадание. Дощечки были брошены вновь, однако результат повторился. Третий раз гадание было произведено у статуи Святовита. Деревянный идол стоял на голой земле, утопив в неё подошвы своих ног по самые щиколотки. Четыре его головы, каждая на массивной шее смотрела в разные стороны света. Левая рука упиралась в бок, а правая держала скальсу . На поясе статуи был приторочен гигантский меч. Жрец подбросил дощечки высоко над головой, но они всё равно упали чёрной стороной к небу. Бывало и раньше, что две из трёх показывали чёрную сторону, тогда непременно возникали болезни и всяческие несчастья преследовали остров, но чтобы все, да ещё три раза подряд ― не случалось никогда. Жрецы приняли решение поставить новый алтарь, дабы отвлечь от себя беду. Был вынут янтарь из сундуков и наняты лучшие мастера. Говорят, было сотворено что-то особенное, отчего над храмом возник столб света, светившийся несколько дней. Только вот какая неувязка. Когда в том же году Вальдемар датский, захватил Аркону, то янтарного алтаря там не оказалось.

  ― Гюнтер, ты хочешь сказать, что у нас в замке этот алтарь? ― Спросила Нюра.