― Это Каспер. Убийца и насильник. Он нас не слышит. Теперь, он ― это ты, ― стражник бросил свёрток с одеждой купца на пол и тихим голосом продолжил, ― запомни, тебя звать Саелас, возьмёшь бадью с нечистотами и отправляйся к реке. Справа от пристани выльешь дерьмо и оставишь кадку там. Соболёк тебя уже ждёт на лодке. Да поможет тебе Господь, только не торопись.
Игорь Васильевич перекинул ремень бадьи через плечо, с трудом поднял её и, надвинув капюшон на глаза, неспешной походкой побрёл в сторону проёма полуоткрытой двери, сквозь щель которой пробивался поток света, освещавший парящую в воздухе пыль.
Пройдя внутренний двор, купец вышел с левой стороны площади и, обогнув пару деревянных домов, услышал недовольный голос подвыпившего бюргера.
― Снова Саелас дерьмо поволок. Сколько раз я тебе говорил не ходить этой дорогой? Сейчас я тебя искупаю в твоей бадье.
― Оставь его в покое, ― послышался другой голос, ― не каждый день нам перепадает хорошее вино. Станешь его макать, да сам вымажешься. А нам потом с тобой тут сидеть, да нюхать.
― Тебе повезло, Счастливчик , но в следующий раз, не обессудь, искупаю.
Уже через час, вымытый, в чистой одежде псковчанин сидел в каюте кеча и восстанавливал потраченные нервы медовухой, слушая анекдоты, рассказываемые дядей самолвинской княжны. Не каждый день тебе зачитывают смертный приговор, может, оттого и шла медуха как кисель. Настоящий же Саелас отсыпался в своей каморке, положив под голову относительно новую рубаху, холщёвые штаны и почти не ношенные карбатины. Пустая фляга валялась рядом, а девица лёгкого поведения давно уже убежала. Золотарю снились сны, где он гулял по полю усеянному цветами, вдыхая ароматы медовицы и чабреца, недоступные ему в настоящей жизни. Травма головы, полученная в детстве, лишила его обоняния. Видение было прекрасно, и Саелас улыбался, шмыгая носом во сне.
2. Венгерское золото.
Местность, где Серебрянка вливается в Сож, когда-то лежало нетронутым. Одна бескрайняя пуща, принявшая в себя крохотные озерца посреди тысяч болот, которые незаметно, год за годом, заволакивала трясина. Прошли столетия, перед тем, как стал наступать лес. Сперва появились карликовые сосенки, которые с трудом удерживались на кочках в трясине. Они появлялись и исчезали, но постепенно болото крепло, высыхало, и вскоре могучие еловые исполины стали править в этой земле. А потом пришли люди, и внесли свою лепту. Высокие деревья превратились в крепкие дома, а на осовбодившихся землях заколосились рожь. Не зря старики утверждают, что всему своё время; вот и здесь настало время перемен, потому как истинное дитя природы ― человек, не может довольствоваться только прошлым. В деревне Свиртила стоял колокольный перезвон. По случаю открытия нового храма, из Смоленска прибыл сам Ермоген, прихвативший с собой церковный хор и знаменитого на всё княжество звоноря Герасима. Помимо представителей церкви, в качестве приглашённых гостей присутствовали: Рысёнок, Савелий, и парочка бояр, ближайших соседей по реке. Рота почётного караула отряда 'Меркурий' выстроилась в две шеренги по обе стороны от красной ковровой дорожки, воздвигнув из копий с флажками арку, под которой проследовал Ермоген со священнослужителями. В этот момент грянул хор, под аккомпанемент двенадцати колоколов. Пели 'Славься'.
Славься, славься, родная земля!
Славься, святая Отчизна моя!
Да будет во веки веков сильна
Любимая наша родная страна.
Славься, славься из рода в род
Славься великий наш русский народ
Врагов посягнувших на край родной
Рази беспощадно могучей рукой
Слава, слава героям бойцам
Родины нашей отважным сынам
Кто кровь за Отчизну свою прольёт,
Того никогда не забудет народ
Славься, славься, родная земля!
Славься, святая Отчизна моя!
Да будет во веки веков сильна
Любимая наша родная страна.
Ура! Ура! Ура!
По окончании гимна почётный караул поставил копья вертикально, чётко развернулся и сделал три шага в разные от дорожки стороны, под барабанную дробь. Как только барабан замолк, витязи повернули направо, стукнули древками копий о мощённый камнем двор и промаршировали к воротам церкви. На этом светская часть мероприятия была закончена. Ермоген освятил храм, отслужил молебен и уединился в келье, дабы отдохнуть от трудов праведных и переодеть облачение. По протоколу ему ещё предстояло встретиться с воинами, посетить общую столовую и казарму, после чего, путь лежал в хорошо известное ему место, крепость у камня, где его поджидал византиец. Спустя полчаса, в дверь кельи постучал Иннокентий и, дождавшись разрешения войти, известил смоленского епископа, что меркурьевцы собрались.
Выйдя за ворота храма, священники три раза перекрестились на крест купола, поклонились и сели в крытую повозку, чем-то напоминающую фиакр девятнадцатого столетия, любезно предоставленную Евстафием.
― С возрастом начинаешь ценить комфорт, Иннокентий, ― с упрёком самому себе сказал Ермоген. ― А ведь совсем недавно, я мог за день пройти два десятка вёрст, и краюха хлеба с засохшей луковицей были для меня даром Божьим.
― Времена меняются, а с ними и люди.
― Наверно, ты прав. Но знаешь, я счастлив. Посмотри вокруг, ― Ермоген отодвинул шторку, прикрывающую окошко, ― люди стали жить лучше, в каждом доме печь, на Пасху из этой деревни доставили шесть сотен яиц. У каждой семьи большой огород, а их поля? Ты видел, какие у них поля?
― К великому сожалению, это только здесь. В остальных местах гораздо хуже. Люди теряют веру, снова собираются по лесам, возрождают капища. Празднуют языческие праздники наравне с церковными.
