― Ты сам, непосредственно варишься в этой кухне, должен знать, как решаются подобные дела. Что в таких случаях делают? ― Спросил я у ратмана.
― Да ничего сделать нельзя. Арест купца это предлог, для каких-то других, более высоких целей. Я же видел, как Герман поначалу отнёсся к моему рассказу, а как только Игорь Васильевич ляпнул, что прибыл на корабле из Самолвы, то сразу переменил своё отношение. Мне кажется, епископ даже обрадовался.
― Понятно. А что делают, дабы освободить из-под стражи до суда? Залог там внести, либо поручительство написать?
― В принципе, ― ратман уставился на бочонок с сухим вином, снабжённый краником, выпить ему больше не предлагали и продолжил свою мысль, ― можно внести двойную сумму от спорных денег, при условии, что уважаемое лицо приютит арестованного у себя, но против воли епископа никто не пойдёт.
― А как же презумпция невиновности?
― Это только для знати, купец, если он не член гильдии, практически бесправен. Тут не Рим, даже не Ливония, ― это Дерптское епископство. Всё, что можно, я сделаю. Нужно только серебро для судьи, гривны две, не более.
Пришлось задуматься и мне. Уголовное право в землях Дерптского епископства было весьма туманным. Свод документов в первую очередь касался знати, с её многочисленными привилегиями, выданными в разное время, как правило, в угоду сложившейся политической обстановке. Но был один момент, который чётко регламентировал, что лицо, уличённое в преступной деятельности, нанёсшей ущерб эквивалентный сумме не более трёх марок, могло откупиться, внеся шесть марок. Даже, если не вдаваться в подробности дела, а Игорь Васильевич был явно невиновен, то семьдесят три монетки ни как не превышали трёх марок, а точнее, составляли менее половины новгородской гривны. То есть, при умелой постановке вопроса, дело можно было решить одним махом. Купец признавал наличие у него фальшивых монет, полученных в результате торговой операции, соглашался выплатить штраф, а так как злого умысла в его намерениях не было (добровольная сдача фальшивок), то после оплаты был свободен как ветер. Моральная сторона судопроизводства и подлого поступка казначея откладывалась до лучших времён.
― Шульц, ты понимаешь, что Игорь Васильевич выгораживает тебя в ущерб самому себе?
― Да господин Алексий, я это понимаю. Скажу больше, мы с ним старые приятели. Несколько лет назад, он попал в одну неприятную историю и тогда я ему здорово помог. А потом он помог мне. Так мы и подружились, но теперь, я даже не знаю, как ему отплатить за его добро.
― Тебе не придётся об этом думать. Когда-нибудь, ты окажешь ответную услугу ему, а сейчас, вот тебе восемь гривен, ― я открыл шкафчик в каюте, взял восемь брусочков серебра и выложил на стол перед Шульцем, ― сделай всё что нужно, но купец должен быть на судне уже завтра, целым и невредимым.
― Уверен, этого будет достаточно, ― сказал ратман, пытаясь спрятать гривны в свой кошелёк, но размер мешочка был явно маловат, ― ээ... не помещаются.
― Вот, возьми этот.
― Ух, ты! С тремя слонами! Да такой кошель есть только у жены Теодориха, брата епископа. Это ж предмет зависти. Многие женщины готовы сделать всё, что угодно, ради такого кошелька.
― Дарю. Кстати, пусть это будет нашим маленьким секретом.
― Господин Алексий, спасибо, да я, да за такой подарок, да я сквозь стены пройду.
Через несколько минут ратман покинул судно, обычным путём, через дверь, не ломая перегородки каюты. Воинот же в это время ставил на место обнаглевшего епископа Германа. По его требованию был вызван меняла с торговой площади и бременский ростовщик с недоумением крутил в руках золотой августал, не понимая, как выдать настоящую монету за фальшивку.
― Господин епископ, это самое настоящее золото и монета ничем не отличается от моих.
― Внимательнее смотри, надпись читай. Ничего не заметил? ― Потребовал Герман.
― Это высшей марки августал, мне больше нечего сказать. ― Меняла возвратил монету епископу.
Герман взял монету, посмотрел на неё и понял, что это не то, на что он рассчитывал. Скудность нунизматических познаний Энгельберта была вопиющей, он привёз совершенно другой, настоящий августал, от которого не было никакой пользы. Интрига развалилась.
― Идиот! Господи, меня окружает стадо баранов!
― Как скажете, господин, ― меняла согнулся в поклоне чуть ли не до пола.
― Да не ты, прочь с глаз моих! ― Епископ подошёл к окну, прикрыл глаза и попытался успокоиться. ― Барон, ― произнёс он максимально ледяным тоном, ― ответа Гюнтеру Штауфену не будет. Передай ему, что я хотел бы увидеть Рихтера у себя, дабы вершить суд здесь, в Дерпте.
Ближе к полудню следующего дня, судья города, не раздумывая, вынес смертный приговор Игорю Васильевичу. Всё имущество купца подлежало конфискации, а сама казнь переносилась на ближайшее воскресенье. Сидевшие в зале заседания приглашённые купцы, недовольно поворчали, мол, если дела и дальше пойдут так, то лучше вовсе отказаться от монет.
― Как же так? ― Крикнул купец из Риги, ― он только потрогал их. Уважаемый судья, подскажите, как нам отличать фальшивые монеты от настоящих, если их даже в руках держать невозможно?
Но судья уже не слушал возгласы из зала, он сам прекрасно понимал, что его решение несправедливо, однако противиться воле епископа не посмел, приступая к рассмотрению следующего дела, касающегося долей наследства дочерей вдовушки, вышедшей на прошлой неделе замуж. Единственное, что он сделал, так это подмигнул своему помощнику Шульцу. Ратман тайный знак уловил и показал Игорю Васильевичу большой палец руки.
Когда псковского купца выводили из зала заседаний, в коридоре, стражник, пока никто не видел, втолкнул его в комнатку и, указав пальцем на свёрток с одеждой, тихим голосом сказал:
― Быстро переодеться.
Лохмотья были грязны, отвратительно пахли, но купец проворно скинул меховую жилетку, рубаху, сапоги, а затем, плюнув на всё, стащил порты с лампасами. Как только переодевание было завершено, из комнатки уже вывели оборванца-навозника. Через пару шагов, Игоря Васильевича завели в какой-то чулан, где томился абсолютно голый человек, прикованный к стене с окровавленным ртом и повязкой на глазах.
