Его губы невнятно прошептали: — Давайте, заключим сделку, Марфа. Не убивайте ее. Я клянусь никогда больше не встречаться с ней.

Она рассмеялась, почти весело.

Он продолжал настаивать. — Но у вас есть все, что вы действительно хотите. Известность, власть, знания, прекрасное тело. Что может вам дать ее смерть и разрушение «Вия»?

— Все!

— Марфа, ради всего грядущего человечества, не делайте этого! Я знаю кое-что об Анне Ван Туйль, чего, возможно даже Белл не знает, то, что она скрыла очень ловко. Эта девушка является самым драгоценным существом на земле!

— Вот как раз из-за этого убеждения, которое я не совсем разделяю, я должна включить ее в мой общий план разрушения «Вия». Она резко произнесла: — О, но как замечательно видеть, как вы корчитесь. В первый раз за ваши несчастные тридцать лет жизни вы действительно чего-то хотите. Вы должны сползти с этой башни из слоновой кости безразличия и фактически умолять меня, которую вы никогда даже не обеспокоились презирать. Вы и ваше проклятое искусство. Давайте посмотрим, как оно спасет ее теперь!

Мужчина закрыл глаза и глубоко вздохнул. В одном быстром, сложном предположении он мысленно представил позы танцевального номера, па-де-де, которое он вынужден играть со своей женой в качестве невольного партнера. Как опытный шахматист, он проанализировал различные варианты ее вероятных ответов на его гамбит, и нашел ожидаемый успешный исход. И еще он колебался, поскольку успех означал его собственную смерть.

Да, он не мог вырвать с корнем эту идею из своего ума. Даже в этот момент он верил больше себе, заинтригованный романом, с его жуткими возможностями, присущими теме, более чем ее поверхностному альтруизму. Как казалось, если подвести Марфу через артистический подход к уничтожению Анны и «Вия», то он смог бы, в потрясающий, неподходящий кульминационный момент принудить ее убить его вместо них. Его чрезвычайно развлекало подумать о том, что впоследствии, при попытке обнаружить, как она была загипнотизирована, она попыталась бы разыграть небольшую комедию с диаграммами и миллиметровкой.

Это был первый раз в его жизни, что он добивался физического ущерба. Эмоциональная последовательность была новой, немного безрассудной. Он мог сделать это; только он должен быть осторожным с расчетом времени.

После того, как она бросила ему свой вызов, женщина снова повернула угрюмые глаза на авансцену, и была, очевидно, поглощена недовольством от восхищения публики вторым актом. Но это не могло долго продолжаться. Занавес Второго акта будет ее сигналом.

И был занавес, сопровождаемый приглушенным ревом аплодисментов. Он должен удержать ее на протяжении большей части Третьего акта, и тогда…

Он быстро сказал: — У нас еще есть несколько минут до того, как начнется последний акт, где Соловей умирает на шипе. Нет никакой спешки. Вы должны выбрать время, чтобы сделать эту вещь должным образом. Даже лучшие убийства не являются просто вопросом науки. Я держу пари, что вы никогда не читали небольшое эссе де Куинси относительно убийства, как о прекрасном искусстве. Нет? Как видите, вы — новичок, и могли бы сделать это с несколькими подсказками от старого умельца. Вы должны помнить ваши цели — уничтожить «Вия» и Анну. Но простого уничтожения будет не достаточно. Вы должны заставить пострадать и меня, также. Предположим, что вы стреляете в Анну, когда она выходит в начале третьего Акта. Просто базар. Трудность состоит в том, что Анна и другие никогда не будут знать то, что их поразило. Вы даже не дадите им возможность поклониться вам, как их покорителю.

Он с воодушевлением рассматривал ее. — Вы не можете не видеть, моя дорогая, что здесь имеются некоторые необычно трудные проблемы?

Она впилась взглядом в него, и казалось, собиралась заговорить.

Он торопливо продолжал: — Нет, не то, что я пытаюсь отговорить вас. У вас есть основная идея, и, несмотря на недостаток вашего опыта, я не думаю, что вы найдете проблему методики убийства и разрушения непреодолимой. Ваше вступление было сделано довольно хорошо — замораживание меня на месте, с тем, чтобы заявить вашу тему просто и без украшений, с последующими немедленными изменениями динамичного и наводящего на размышления предзнаменования. А вот финал уже неявен; пока еще он на расстоянии вытянутой руки, в то время как необходимая структура уже сформирована, чтобы поддержать его и усовершенствовать его безжалостное послание.

Она внимательно слушала его, смотря суженными глазами: — Можете говорить все, что хотите. Но, на сей раз вы не победите.

Откуда-то, с крыла сцены, сделанной из тонких досок, он услышал музыкантов Доррана, настраивающихся для третьего Акта.

Его темные черты, казалось, становились еще более серьезными, но его голос содержал едва заметное бормотание. — Итак, вы заблокировали вступление и кульминационный момент. Начало и конец. Реальная проблема наступает сейчас — сколько, и в каком виде — в середине? Большинство начинающихся убийц просто сдались бы в этих мешающих трудностях. Некоторые стали бы стрелять в момент, когда Анна парит в саду белой розы. По моему мнению, однако, рассматривая богатство материала, присущего вашей композиции, такое упрощение было бы непростительно примитивным и броским, если даже не вульгарным.

Марфа Жак моргнула, как бы пытаясь прорваться через некое неопределенное заклинание, которое было соткано вокруг неё. Затем она коротко рассмеялась. — Продолжайте. Я ничего не пропущу. Только когда я должна разрушить «Вия»?

Художник вздохнул. — Вот видите? Ваш единственный интерес — результат. Вы полностью игнорируете способ выполнения. Действительно, Марфа, я склонен думать, что вы могли бы показать большую проницательность в вашей первой попытке серьезного искусства. Теперь, пожалуйста, не поймите меня неправильно, дорогая. Я очень уважаю вашу непосредственность и энтузиазм; конечно, они совершенно необходимы, когда имеешь дело с избитыми темами, но безудержное рвение не заменяет, ни метода, ни искусства. Мы должны найти и использовать вспомогательные темы, переплетающиеся в тонком контрапункте с главными мотивами. Самая очевидная незначительная тема — непосредственно балет. Этот балет — самая прекрасная вещь, которую я когда-либо видел или слышал. Однако вы можете придать ему такие силу и размах, о чем Анна даже не подозревает, просто смешав его с вашей собственной работой. Все дело в том, чтобы выстрелить в нужный момент. Он обворожительно улыбнулся. — Я вижу, что вы начинаете оценивать потенциальные возможности такого невольного сотрудничества.

Женщина изучила его прищуренными глазами, и медленно сказала: — Вы — великий художник и омерзительный зверь.

Он улыбнулся еще более дружелюбно. — Ограничьте, пожалуйста, ваши оценки вашими областями компетентности. Вы не имеете, пока еще, достаточной базы, чтобы оценить меня как художника. Но давайте возвратимся к вашей композиции. Тематически, она, скорее, мне нравится. Форма, темп и оркестровка безукоризненны. Все это адекватно. И сама адекватность осуждает ее. Можно обнаружить определенное количество неуверенной имитации и сверхвнимания в методике, обычной у художников, работающих в новой среде. Сверхосторожные искры гения не воспламеняют нас. Художник не вкладывает в работу свою индивидуальность. И средство столь же просто, как диагноз — художник должен проникнуть в свою работу, обернуть ее вокруг себя, доискаться до сути уникальной сущности своего сердца и ума, так, чтобы оно вспыхнуло и показало его душу, даже через завесу неидиоматической методики.

Мгновение он послушал музыку, доносящуюся снаружи. — Как Анна написала в своей музыкальной партитуре, пробел в тридцать восемь пауз предшествует моменту падения соловья, умирающие на шипе. В начале этой тишины вы можете запустить ваши девятнадцать субуравнений в вашей маленькой жестяной коробке, выполненной в стиле аудио Фурье. Вы могли бы даже направить уравнения в громкоговорящую систему, если наше устройство способно к дистанционному управлению.