В нескольких словах он донес ей идею, что в его огромном комплексном уме нет ни любви, ни ненависти, даже к его жене, и что, в то же время он нашел в ней физическое совершенство, подходящее для переноса на холст или мрамор. И, что, он, тем не менее, терзался в тайных муках над этим самым совершенством, как, если бы, в сущности, физическая красота женщины просто заявила о недостатке, который он не может назвать, и никогда не узнает.

Осторожным, тщетным движением он отложил в сторону свои кисти и палитру. — Да, Марфа прекрасна, физически и умственно, и она знает это. Он жестоко рассмеялся. — Чего она не знает, так это то, что замороженная красота не признает значения скульптурной игры. За совершенством ничего нет, потому что оно ничего не значит, кроме самого совершенства.

Со стороны лестницы послышался шум. — Ха! — вскричал Жак. — Еще ранние посетители. Должно быть, прошел слух, что Марфа принесла ликер. Занятие окончено, Марфа. Лучше двигайтесь в альков и одевайтесь.

Среди ранних посетителей был и Мэтью Белл. Его лицо посветлело, когда он увидел Анну, и затем омрачилось, когда он различил Грэйда и Марфу Жак.

Анна заметила, что его рот озабоченно дергался, когда он двинулся к ней.

— Что-нибудь случилось? — спросила она.

— Пока нет. Но я не позволил бы вам приезжать, если бы знал, что они будут здесь. Вам от Марфы не досталось каких-либо неприятностей?

— Нет. И с какой стати? Я здесь, как будто бы, для наблюдения за Рюи по моей профессиональной деятельности.

— Вы не поверите в это, но если вы будете невнимательной, то она не будет. Поэтому, смотрите за каждым вашим шагом с Рюи, в то время, когда Марфа здесь. И даже когда ее не будет. Слишком много глаз вокруг — люди безопасности из команды Грэйда. Только не позволяйте Рюи вовлекать вас во что-нибудь, что могло бы привлечь внимание. Так много возможностей для этого. Вы здесь давно?

— Я была первым гостем, за исключением её и Грэйда.

— Хм. Я должен сопровождать вас. Даже притом, что вы его психиатр, такие вещи наводят ее на размышления.

— Я не вижу какого-либо вреда от того, что пришла сюда одна. Это же не то, как, если бы Рюи собирался попытаться заняться любовью со мной на виду у всех этих людей.

— Это точно так, но всё-таки! Он покачал своей головой и осмотрелся вокруг. — Поверьте мне, я знаю его лучше, чем вы. Этот человек безумен… он непредсказуем.

Анна чувствовала покалывание ожидания… или это было опасение? — Я буду осторожна, — ответила она.

— Тогда, идем. Если я смогу вовлечь Марфу и Рюи в один из их вечных споров и доказательств на тему «Наука против Искусства», то надеюсь, что они забудут о вас.

Глава 11

— Я повторяю, — сказал Белл, — мы наблюдаем прорастание другого Ренессанса. И признаки этого безошибочны, и они должны представлять большой интерес для практикующих социологов и полицейских. Он отвернулся от небольшой группы, начинающей собраться вокруг него и, посмотрел прямо в лицо, проходящего мимо Полковника Грэйда.

Грэйд остановился. — И какие же признаки этого ренессанса?— потребовал он.

— Главным образом, изменение климата и чрезвычайно увеличенное время досуга, Полковник. Любой из них поодиночке может иметь большое объединенное значение, и результат является, скорее, размножающимся, а не дополняющим.

Анна наблюдала, как глаза Белла осматривали комнату и встретились с глазами Марфы Жак, в то время, как он продолжал: — Возьмите температуру. В седьмом тысячелетии до н.э. человек разумный, даже в Средиземноморье, был кочевником, дрожащим от холода. Пятнадцать или двадцать столетий спустя климатический подъем превратил Месопотамию, Египет и долину Янцзы в зоны садов, и родились первые цивилизации. Другой теплый период, простирающийся более чем несколько столетий, и окончившийся около тысячи двухсотого года нашей эры запустили итальянский Ренессанс и великую Оттоманскую культуру, прежде чем температура начала снова падать. С середины семнадцатого столетия средняя температура в Нью-Йорке увеличивалась со скоростью приблизительно одной десятой градуса ежегодно. В следующем столетии, пальмы будут банальными на Пятой Авеню. Он прервался и благожелательно поклонился. — Привет, госпожа Жак. Я только что упомянул, что в прошлые ренессансы, умеренный климат и щедрые урожаи дали человеку досуг, чтобы думать, и созидать.

Когда женщина пожала плечами и сделала жест, как, будто собираясь идти, Белл поспешно продолжил: — Да, те ренессансы дали нам Парфенон, Тайную Вечерю, Тадж-Махал. В те времена художник был главным. Но на сей раз это не может произойти аналогичным путем, потому, что мы оказываемся перед технологическим и климатическим оптимумом одновременно. Атомная энергия фактически отменила труд, как таковой, но без международной закваски искусства, которое объединило первые египетские, шумерские, китайские и греческие города. Не делая паузу, чтобы объединить его достижения, ученый бросается к более значительным вещам, к «Скиомния», и ее источнику могущества, — он обменялся боковым взглядом с Марфой, — механизму, который, как нам сообщают, может мгновенно бросить человека к близлежащим звездам. Когда этот день наступит, с художником будет покончено… если не…

— Что, если не? — холодно спросила Марфа Жак.

— Если только этот Ренессанс, обостренный и усиленный, как это было, его двойными максимумами климата и науки, в состоянии навязать ответ, сопоставимый тому Ренессансу древнего человека периода Ориньяка из двадцать пятого тысячелетия до н.э., а именно, расцвету кроманьонского человека, первому из современных людей. Было бы парадоксально, если бы наш величайший ученый разрешил проблему «Скиомния» только для того, чтобы потерпел крах власти мужа над женой, что может доказать один из первых примитивных экземпляров человека высшего — ее муж?

Анна смотрела с интересом, как психогенетик привлекательно улыбнулся в сморщенное лицо Марфы Жак, одновременно пытаясь поймать своим взглядом глаза Рюи Жака, который с очевидной бесцельностью настукивал по клавиатуре фортепьяно Фурье.

Марфа Жак сказала: — Я боюсь, доктор Белл, что я не слишком взволнована вашим Ренессансом. Когда вы переходите к нему, то местное человечество, находится ли оно во власти искусства или науки, есть ничто, а только временная поверхностная пена на примитивных задворках планеты.

Белл вежливо кивнул. — Для большинства ученых Земля является по общему признанию банальностью. Психогенетики, с другой стороны, считают эту планету и ее людей одним из чудес вселенной.

— Вот как? — спросил Грэйд. — И что же у нас есть здесь такого, чего нет на Бетельгейзе?

— Три вещи, — ответил Белл. Первая — Атмосфера Земли имеет достаточно углекислого газа для произрастания лесных угодий для человекообразных предков человека, обеспечивая, таким образом, неспециализированные, почти вертикальные, физически активные разновидности, способные к неопределенному психофизическому развитию. Для ящероподобного жителя пустынной планеты потребовался бы дополнительный биллион лет, чтобы развить равную физическую и умственную структуру. Вторая — у этой самой атмосферы поверхностное давление составляет 760 мм ртутного столба и средняя температура приблизительно 25 градусов Цельсия. Это превосходные условия для передачи звука, речи, и песни; и те древние люди были в ней, как утка в воде. Сравните трудность связи прямым касанием усиков, как это должны делать членистоногие псевдо-гуманоидные граждане некоторых безвоздушных миров. Третья — солнечный спектр в пределах его очень короткого частотного диапазона от 760 до 390 миллимикрон обеспечивает семь цветов замечательного разнообразия и контраста, которые наши предки быстро сделали своими. С самого начала они могли видеть, что они функционируют в многокрасочном мире. Рассмотрите сверхсложное существо, проживающее в системе умирающего солнца, и пожалейте его, поскольку он может видеть только в красном и немного в инфракрасном цвете.

— Если это единственное различие, — фыркнул Грэйд, — то я скажу, что вы, психогенетики напрасно волнуетесь!