Как только наступило полное осмысление, она начала сознавать необычное оцепенение в своих бедрах, и слабые намеки смешанного ужаса и трепета в головокружительном пульсировании во лбу. Она медленно опустилась на прикроватный стул.

Она должна стать такой же, каким был этот человек. Впереди был день, когда ее шишковидное образование должно дорасти до точки, в которой начнется разрушение серого вещества в ее затылочных долях, и ликвидирует ее способность читать. И также должно наступить время, когда рост ее спины воспалит всё ее тело мучительными корчами, как это случилось с ним, и попытку с вероятной равной тщетностью, чтобы разорвать эти оковы.

И все это должно наступить скоро; несомненно, еще до премьеры ее балета. Загадочный клубок будущего будет распутан в ее развивающемся интеллекте, как это теперь было с Рюи Жаком. Она сможет найти все ответы, которые она искала… Конец сновидения… смертельная песня Соловья… Роза. И она найдет их, желает ли она этого, или нет.

Она тревожно застонала.

При звуке веки мужчины, казалось, дрогнули; его дыхание на мгновение замедлилось, а затем стало быстрее.

Она рассматривала это в недоумении. Он был, конечно, без сознания, но все, же сделал определенные отклики на слуховые раздражители. Возможно, она не обезболила какой-то орган гипотетической мозговой пары, а просто временно разрезала их линии общения, так же, как можно временно дезорганизовать мозг лабораторного животного, обезболивая Варолиев мост, соединяющий два черепных полушария.

В одной вещи она была уверена: Рюи Жак без сознания, и временно умственно дезинтегрирован, но не намерен соответствовать давно стандартизируемому поведению для других, находящихся без сознания, или дезинтегрированных млекопитающих. Всегда на шаг дальше того, что она ожидала. За пределами человека. За гранью гениальности.

Она спокойно поднялась и подошла на цыпочках поближе к кровати.

Когда ее губы были в нескольких дюймах от правого уха художника, она мягко сказала: — Как вас зовут?

Лежащая навзничь фигура беспокойно пошевелилось. Его веки затрепетали, но не открылись. Его губы винного цвета разошлись, потом закрылись, и снова открылись. Его ответ был резким, едва понятным шепотом: — Жак.

— Что вы делаете?

— Ищу…

— Что ищете?

— Красную розу?—

— Есть много красных роз.

Снова его усыпляющий, металлический шепот: — Нет, есть всего лишь одна.

Она внезапно поняла, что ее собственный голос становился напряженным и пронзительным. Она с усилием вернула его к более низкому тону. — Подумайте об этой розе. Вы можете видеть ее?

— Да… да!

Она закричала: — Какая это роза?

Казалось, узкие стены комнаты вечно будут кричать о своей оскорбленной металлической скромности, если что-нибудь не спугнет их боль. Рюи Жак открыл глаза и изо всех сил пытался подняться на один локоть.

На его вспотевшем лбу была глубокая морщина. Но его глаза, очевидно, ни на чем в частности не были сосредоточены, и несмотря на его кажущуюся целеустремленную моторную реакцию, она знала, что фактически подразумевал ее вопрос, но бросил его еще глубже в приступ его странный болезни.

Немного покачиваясь на сомнительной поддержке его правого локтя, он пробормотал: — Вы не роза… еще нет… пока нет…

Она пристально глядела на него в потрясенном оцепенении, на то, как его глаза медленно закрылись, и как он резко упал назад, на простыню. В течение длительного времени в комнате не было никакого звука, кроме его глубокого и ритмичного дыхания.

Глава 9

Не поворачиваясь от мрачного рассматривания сада при клинике, видимого в ее окне, Анна заявила через плечо, как только Белл вошел в офис. — Ваш друг Жак отказывается возвратиться для проверки. Я не видела его с тех пор, как он вышел неделю назад.

— Это фатально?

Она повернула налитые кровью глаза на него. — Не для Рюи.

Выражение лица мужчины слегка дернулось. — Он же ваш пациент, не так ли? Это просто ваша обязанность, чтобы вызвать его из дома.

— Я, конечно, сделаю это. Я собиралась связаться с ним по видеотелефону, чтобы договориться о встрече.

—У него нет видеотелефона. Все просто к нему приходят. Что-то делают в его студии почти каждый вечер. Если вы стесняетесь, то я буду рад взять вас с собой к нему.

— Нет, спасибо. Я пойду одна, пораньше.

Белл рассмеялся про себя. — До встречи сегодня вечером.

Глава 10

Номер 98 оказался унылым, ветхим, четырехэтажным строением, с только одной оштукатуренной передней стеной, очевидно из-за нехватки материалов в конце сороковых годов.

Анна глубоко вздохнула, проигнорировала неустойчивость своих коленей, и поднялась на полдюжины шагов на крыльцо.

Казалось, там не было никакого внешнего звонка. Возможно, он был внутри. Она толкнула дверь, и ущербный вечерний свет последовал за нею в холл. Откуда-то послышался неистовый лай, который немедленно замолк.

Анна тревожно всматривалась в хрупкую лестницу, и затем повернулась, поскольку позади нее открылась дверь.

Пушистая собачья морда появилась из открывшегося дверного проема и осторожно зарычала. И в том же самом проеме, только дальше, появилось темное морщинистое лицо, которое смотрело на нее подозрительно. — Чевой-то хочете?

Анна отступила на половину шага. — Он кусается?

— Кто, Моцарт? Нет, ему даже не сдавить банан, — добавило существо со старушечьей неуместностью. — Рюи отдал его мне, потому что собака Моцарта следовала за ним до самой могилы.

— Тогда, где живет господин Жак?

— Несомненно, на четвертом этаже, но вы слишком рано. Дверь открылась шире. — Скажите, не встречались ли мы с вами где-нибудь прежде?

Они узнали друг друга одновременно. Это был та, анимированная кипа фиолетовых платьев, древняя распространительница любовного зелья.

— Входите, дорогуша, — промурлыкала старушка, — и я смешаю для вас кое-что специальное.

— Не нужно, — сказала Анна поспешно. — Я должна увидеть господина Жака. Она повернулась и рванулась к лестнице.

Ужасное плавающее кудахтанье хлестало и подстегивало ее полет, пока она не споткнулась на последней площадке и не устроила бесчувственный визг у первой же двери, к которой подошла. Изнутри послышался раздраженный голос: — Разве вы не устали от этого? Почему бы вам не войти, и не дать отдохнуть костяшкам пальцев?

— Ой. Она почувствовала себя немного глупой. — Это я, Анна Ван Туйль.

— Мне что, снять дверь с петель, доктор?

Анна повернула ручку и вошла внутрь.

Рюи Жак стоял к ней спиной, с палитрой в руке, перед мольбертом, купавшимся в косых лучах заходящего солнца. Он, очевидно, был заторможен карикатурным видом нагой модели, лежащей, отвернув лицо, на кушетке за мольбертом.

Анна почувствовала острый укол разочарования. Какое-то время она хотела, чтобы он принадлежал ей. Ее взгляд скользнул по студии.

Холсты в рамах, покрытые пылью, были волей-неволей складированы у стен большой комнаты. Здесь и там валялись осколки скульптур. Позади рядом стоящей ширмы был виден беспорядок стоящей раскладушки. Вдали, за ширмой стояла акустическая система. В противоположной стене была дверь, которая, очевидно, вела в уборную натурщиков. В противоположном углу стояло потрепанное электронное фортепьяно, в котором она признала звуковой синтезатор Фурье.

Она чуть не задохнулась, когда фигура мужчины внезапно отделилась от фортепьяно, и поклонилась ей.

Полковник Грэйд.

Таким образом, красивая модель с невидимым лицом должна быть Марфой Жак.

Ошибиться было невозможно, так как модель немного повернула свое лицо, и признала порывистый взгляд Анны с удовлетворенной насмешкой.

Почему из всех вечеров, Марфа Жак должна была выбрать именно этот?

Художник снова повернулся к мольберту. Его жесткая насмешка донеслась до психиатра: — Созерцайте прекрасное женское тело!

Возможно это был способ, которым он так сказал, чтобы спасти ее. У нее было мимолетное подозрение, что он признал ее разочарование, предчувствовал глубину ее накопленного отчаяния, и преднамеренно встряхнул ее назад в реальность.