Белл улыбнулся проходящему мимо него Рюи Жаку. — Вы может быть и правы, Полковник, но я думаю, что вы упускаете один момент. Психогенетику, кажется, что земная окружающая среда продвигает развитие самого замечательного существа — человека, чья энергия за пределами голой потребности, посвящена странным, непроизводительным действиям. И для чего? Мы не знаем — пока. Но мы можем предположить. Дайте психогенетику ископаемую лошадь эогиппус и травянистые равнины, и он предсказал бы современную лошадь. Дайте ему археоптерикс и плотную атмосферу, и он мог бы вообразить лебедя. Дайте ему человека разумного и двухдневную рабочую неделю, или еще лучше, Рюи Жака и рабочую неделю без рабочих дней, и что он предскажет?

— Богадельню?— спросил Жак печально.

Белл засмеялся. — Не совсем. Эволюционный всплеск, скорее. Поскольку человек разумный все больше сосредотачивается на его абстрактном мире искусства, в частности, музыке, психогенетик предвидит увеличенную связь в элементах музыки. Это могло бы потребовать определенных мозговых перестроек у человека разумного, и возможно, развитие специальных перепончатых нервных органов, которые, в свою очередь, могли бы привести к полностью новой умственной и физической способности. И покорение новых размеров, так же, как человеческий язык, в конечном счете, развивался из органа дегустации в средство дальней голосовой связи.

— Даже в резких обличительных речах Рюи о науке и искусстве, — сказала госпожа Жак, — я не слышала большей ерунды. Если у этой планеты должно быть будущее, достойное названия, вы можете быть уверены, что это будет через лидерство ее ученых.

— Я не был так уверен, — противостоял Белл. — Место художника в обществе чрезвычайно продвинулось за прошлую половину столетия. И я подразумеваю незначительных художников, которые идентифицированы просто по их профессии, а не по исключительной репутации. В наше время мы были свидетелями, как финансисты были вынуждены простирать социальное равенство на ученых. А сегодня палитра и музыкальный альбом постепенно свергают лабораторную пробирку и циклотрон с их пьедесталов. В первый Ренессанс торговец и солдат унаследовали руины церкви и феодальной империи; в этом мы всматриваемся в рушащиеся стены капитализма и национализма и видим художника… или ученого…, готового появиться как сливки общества. Возникает вопрос, — какого?

— Во имя закона и порядка, — заявил Полковник Грэйд, — это должен быть ученый, работающий на защиту своей страны. Подумайте о военной небезопасности общества, управляемого искусством. Если…

Рюи Жак вмешался: — Есть только один пункт, по которому я должен не согласиться с вами. Он повернулся с обезоруживающей улыбкой к своей жене. — Я действительно не вижу, как ученый вообще вписывается в эту ситуацию. А вы, Марфа? Поскольку художник уже является высшим. Он доминирует над ученым, и если ему нравится, он совершенно в состоянии опереться на его более чувствительную интуицию для пересмотра художественных принципов, что ученые всегда пытаются всучить легковерной публике под маской новых научных законов. Я говорю, что художник знает об этих «новых» законах задолго до ученого, и имеет альтернативу представления их общественности в приятной художественной форме или как сухое, глубокомысленное уравнение. Он может, как Да Винчи, выразить свое открытие красивой кривой в форме захватывающей дух винтовой лестницы в замке Блуа, или, как Дюрер, он может проанализировать кривую математически и заявить ее логарифмическую формулу. В любом случае, он предвидел Декарта, который был первым математиком, который повторно открыл логарифмическую спираль.

Женщина мрачно рассмеялась. — Хорошо. Вы — художник. Только, какой научный закон вы открыли?

— Я открыл, — ответил художник со спокойной гордостью, — то, что войдет в историю, как «Закон Жака о Звездном Излучении».

Анна и Белл обменялись взглядами. С видом облегчения взгляд старшего человека явно сказал: — Битва состоялась; они забудут вас.

Марфа Жак подозрительно всматривалась в художника. Анна могла видеть, что женщине было искренне любопытно, но было и колебание между ее желанием сокрушить и проклясть любое такое дилетантское «открытие» и ее страхом, что она может попасть в ловушку. Сама Анна, после изучения преувеличенной невинности в широко раскрытых, немигающих глазах мужчины немедленно поняла, что он тонко побуждал женщину проявить имеющиеся слабости ее собственного сухого совершенства.

В почти гипнотическом состоянии Анна наблюдала, как мужчина вытянул листок бумаги из своего кармана. Она поразилась превосходной смеси застенчивости и хвастовства, с которым он развернул его и вручил Марфе.

— Так как я не могу писать, я пригласил одного парня, который записал это для меня, но я думаю, что он всё понял правильно, — объяснил он. — Как вы видите, это сводится к семи основным уравнениям.

Анна заметила, как женщина озадаченно нахмурилась. — Но каждое из этих уравнений расширяется в сотни других, особенно седьмое, которое является самым длинным из всех. Хмурый взгляд углубился. — Очень интересно. Я уже вижу намеки на диаграммы Расселла…

Мужчина встрепенулся. — Что! Г.Н. Расселл, который классифицировал спектральные классы звезд? Вы подразумеваете, что он опередил меня?

— Только если ваша работа верна, относительно чего я сомневаюсь.

Художник заикнулся: — Но…

— И здесь, — она продолжила с решительным осуждением, — ни что иное, как повторное заявление закона преломления света, который объясняет, почему мерцают звезды, а планеты этого не делают, и который известен уже двести лет.

Лицо Рюи Жака печально удлинилось.

Женщина безжалостно улыбнулась и показала пальцем. — Эти параметры есть ни что иное, а только плохое приближение закона Бете о ядерном делении в звездах, известном с тридцатых годов.

Мужчина уставился на уничтожающий палец. — Он старый…?

— Я боюсь, что так. Но все, же неплохо для любителя. Если бы вы занимались такими вещами всю вашу жизнь, то вы могли бы, в конечном счете, разработать кое-что новое. Но это — простая мешанина, перефразировка материалов, которые любой настоящий ученый изучил еще в своем подростковом возрасте.

— Но, Марфа, — защищался художник, — конечно, не все это устарело?

— Я не могу сказать с уверенностью, конечно, — ответила женщина с довольно злобным удовольствием, — пока не рассмотрю каждое под-уравнение. Я могу только сказать, что по существу, ученые давно предвидели художника, представленного великим Рюи Жаком. В совокупности, ваш удивительный Закон Звездного Излучения был известен в течение двухсот лет, или более.

Когда мужчина стоял, как бы на мгновение ошеломленный чудовищностью своего поражения, Анна начала жалеть его жену.

Художник задумчиво пожал своими плечами. — Наука против Искусства. Таким образом, художник сделал все, что мог, и проиграл. Закон Жака должен спеть свою лебединую песню, и затем должен быть навсегда забыт. Он повернул свое покорное лицо к Марфе. — Не могли бы вы, моя дорогая, нанести последний удар, установив надлежащие координаты в аудисинтезаторе Фурье?

Анна хотела поднять предупреждающую руку, выкрикнуть человеку, что он зашел слишком далеко, что оскорбление, которое он готовил своей жене, было ненужным, несправедливым, и будет только наращивать стену ненависти, цементирующей их диаметрально противоположные души.

Но было слишком поздно. Марфа Жак уже шла к фортепьяно Фурье, и в течение нескольких секунд установила нужные полярные координаты и щелкнула выключателем. Психиатр почувствовала, будто ее ум и язык были буквально парализованы быстрым развитием этой невольной драмы, которая теперь оказалась на краю трагикомического кульминационного момента.

Глубокая тишина заполнила комнату.

Анна поймала впечатление от алчных лиц, большинство из которых – самые близкие друзья Жака поняли природу его небольшой пьески, и насыпали бы соли в рану, которую он доставил своей жене.

И затем, в течение трех секунд, всё было закончено.