Мисен В лагере Гектора был я, в лагере Одиссея ли — какая разница. Нет у Харона родины – и он демократ. Кроме того, я не сражался вовсе: я только трубу настраивал и звуком её людей, гремящих оружием, в сечу бросал. Чем игра моя была вдохновеннее, тем больше трупов ложилось вокруг. От крови меня мутило, но разве я мог искусство предать и ритму, во мне вздымавшемуся, изменить? Покуда – от горя, думаю, или от ярости, навряд ли из гордости, — не похвалился я, что смертная и смертельная моя музыка трубы всех богов превосходит. Услышал меня Тритон, — сам морской и труба у него морская, – взъярился: зависть богами движет. И утопил меня. Даже радости состязания он не́ дал мне, даже радости поражения. Потому-то я благословляю Марсия. Он пришёл состязаться – и проиграл. Флейту его победил Аполлон не лирой, но хитростью: хитрость богами движет. Бог повесил его и кожу с него содрал. Но, по крайней мере, ему было дано состязание. Йоргос Маркопулос Тайный охотник Государственная литературная премия Греции Номинация «Поэзия» 2011 Издательство «Кедрос», Афины, 2010 (С. 9, 11, 25, 34, 41) Мои прежние я Куда все они делись, куда исчезли? Тот, который когда-то хотел изменить весь мир, ребёнок, ни минуты не сидевший тихо, потом любовь: ранимый отрок, и армия: дерзкий, крутой, бесстрашный, и ещё дорога: пылкий странник. Куда они делись, куда исчезли? Какой-то ветер окутал их и унёс. А тот, который, оставшись один, испугался бессонницы — пожалуйста, вот он: бродит сейчас по улицам с яблоками и обогревателями в руках. Сигнал какой-нибудь пошли Позвать тебя по имени я уже не могу. Но всё же сигнал какой-нибудь пошли мне. Потому что я один как после убийства дым над стволом пистолета или как смоковница дикая выросшая внезапно в черноте пепелища. Как причастная лжица с вечера во рту завтрашнего покойника или как дубок на месте казни, я один и жду тебя, навострив все чувства: как коты, ждущие приглашения из таверны. С единственным глазом, у которого вместо зрительного нерва само небо под микроскопом, и с единственным ухом, у которого вместо барабанной перепонки не более, чем шатёр цыганский. Со словами, бросающимися врассыпную, как при виде поезда козье стадо, и с тёмной душой ещё, которая всё-таки многое видит, как одинокий под лупой запертый глаз часовщика: я один. Я один и жду тебя. Кладбище автомобилей
Здесь мириады шелестов ветра, неистребимый запах смолы и бензина. Всё здесь, всё здесь: одряхлевшие велосипеды, мопеды, автобусные зеркала, головы фур. Всё здесь, всё здесь: хромые трициклы, раскуроченные такси, и даже куриной царицы трон, заднее сиденье прогнившего Мерседеса. Всё здесь, всё здесь: утопленные трактора, вальцы от дорожных катков, экскаваторы Дойч, Катерпиллар, всё здесь, всё здесь, и в той же куче — тысячи вечных «люблю», сказанных посреди металлолома, репьёв и кала. Говорит разбойник Я устал от высокогорий и хочу спуститься, поцеловать руку земной Марии, которая расправляет плети плюща в саду и тут же рядом, за оградкой каменной, варит варенье. Я устал, говорю вам, совсем устал, ночь всё больше меня терзает, и неудержимая лихорадка, как враги – разгромленный гарнизон, захватывает меня. Предвечерье уже, а я на сёла, на зелёные свежие пашни вдали на равнине всё смотрю. Предвечерье уже и скоро начнёт смеркаться. Ткётся смерть на ржавых водяных мельницах, птицы вспархивают, улетают, и, глубоко внутри их ушей, безумцев псы преследуют, псы преследуют и набат. Шествие Мёртвого ребёнка несли в гробу. Несли по проулкам мимо запертых табакохранилищ, мимо парикмахерских, лотков и «цыганских» кабаков. Проносили мёртвого ребёнка, и никто в толпе не перекидывался взглядом, не заговаривал с идущим рядом. Дома склонялись безмолвно, склонялись скорбно, низкий ветер шёл воровато, скрытно, переходил на ту, на ту сторону улиц, и морская волна тревожно, тревожно к себе подзывала свои плески, своих детишек. Фодорис Ракопулос Фаюм Государственная литературная премия Греции Номинация «Литературный дебют» 2011 |
