В этом томе собраны произведения двадцати поэтов, творчество каждого представлено пятью стихотворениями. В большинстве своём они относятся к разным возрастным группам, их творчество восходит к разным истокам и движется в разных направлениях. Часто их методы диаметрально отличаются друг от друга.
В контексте резких перемен, произошедших с начала десятилетия до его конца, антология отражает, в большей или меньшей степени, ландшафт недавнего литературного процесса во всём его многообразии и многозначности, и обрисовывает в нескольких штрихах пороки эпохи, способствуя диалогу об историческом нарративе нашей литературы. Одновременно с этим она выносит на поверхность проблематику поэтических и повествовательных приёмов, которая, разумеется, восходит к более раннему времени и охватывает более обширный период, чем это десятилетие.
В поэзии господствует homo ludens, творец, «играющий» со словами, этим восхитительным интеллектуальным афродизиаком, в заслуживающем всяческого уважения слиянии индивидуального и общественного начал. Факт институционального премирования является гарантом качества текстов, вошедших в антологию, и даёт русской публике возможность познакомиться с уникальным в своём богатстве, самобытным и завораживающим греческим литературным «архивом».
Таким образом, этот том, как и выходящая в свет одновременно с ним антология прозы, открывает канал связи со внешним миром, диалог с ним. Кроме того, он в очередной раз подтверждает, что деятельность читателя остаётся процессом производящим, почти равноценным деятельности писателя, по меткому наблюдению Жака Деррида. Вокруг этого тезиса, впрочем, строится вся программа «Любовь к чтению», реализуемая Министерством Культуры и Спорта.
Одна из целей настоящей двухтомной антологии – вывести в свет и отправить в путешествие до самых отдалённых уголков мира живую и актуальную литературу, способную вступить в диалог со вчерашним днём, но глядящую в завтрашний. Литературу, которая определяет себя как последнее прибежище свободы, следуя высказыванию Д. Соломоса: «разве занят мой ум чем-то иным, помимо свободы и речи?»
Сегодня, когда локальное и глобальное, национальное и инородное пересматриваются на невиданных прежде условиях, эта книга и её близнец, антология прозы, могут многое рассказать о том, какими способами, на каких условиях и посредством каких преобразований греческая культура осуществляет себя в пределах Греции и за её пределами, а равно и о том, какой мы хотим видеть её завтра. Греческая литература обладает своим характерным голосом, своим местом в глобальном (но не глобализированном) сообществе, сохраняя свою общую идентичность или свои частные идентичности. Это литература, уходящая корнями в глубокое прошлое, как и сама история письменности, – по крайней мере, как мы её знаем, – недаром и само слово «алфавит», которое мы встречаем во множестве языков, имеет греческое происхождение.
Пожелаем ей доброго пути – теперь и на русском языке, среди русской читательской публики!
Д-р Сисси Папафанасиу,
историк культуры, руководитель Департамента Словесности Министерства Культуры и Спорта Греческой республики
Пантелис Букалас
Глаголы
Государственная литературная премия Греции
Номинация «Поэзия»
2010
Издательство «Агра»,
Афины, 2009
(С. 49, 55, 59, 64, 87)
Неподобающее
Даже ноги её обо мне не подумали —
когда самоуправствуют,
когда поспевают за уловками мозга,
за сценариями, которые он
всё раскручивает и сворачивает
полустыдясь, полубесстыдствуя,
наконец-то свободный,
в ночи.
Пятнадцатисложное тело твоё,
моё морюшко,
да, распаляет меня.
Но весь я отписан отчаянию,
что значит на греческом страсти – отвержению,
и поэтому просто рисую тебя,
я, вольный боец, навещая тебя, когда ты отсутствуешь.
Рисую тебя, ничего о тебе не узнав,
не умея прочесть по слогам суставы твои,
твоих берегов тамариски,
твоё имя.
Меньше страсти своей
я всегда – и сейчас.
Что и правильно. Так разумно
и так полагается:
если пересекаются эти два варианта,
если есть у них общая жизнь.
События
Не хватает соловейке дыхания
умаялась душа его
петь
только петь
перебарывая
побеждая зурну
что над праздником плачет немолчная
и торжествует.
Запевает любовь свои новые песни
и каждой из них всё твоё дыхание нужно
чтобы тебя рассказать.
Но так
только так спасётся душа твоя
и восторжествует.
Жестока любовь.
Таково начало её.
И конца на костре её не существует.
Из двух ничего.
Она просто случается.
Случается с нами любовь.
Как случается море.
Сказание зубов
Сопрягалась с небом морская даль,
отходила прочь луна
сострадая двум крупицам времени
расширявшимся до бесконечности.
И бранила звёзды луна:
не дай бог потревожат тьму
что царила вокруг баюкая нас в объятии.
И ты – душа моя душенька твоё тельце
от плоти свет
на святом престоле страха
Твоего поцелуя след на губах
страсти печать несбывшейся ненасытившейся
глубокий и неусыпный след
будет душу бессонной ночью сопровождать
пока она спасается и терзается
пока радости исполняется и обиды
и песни поёт пытаясь унять печаль
купину неопалимую не желающую воды
и ветер молящую посильнее раздуть её.
Я целую память поцелуев твоих
и багряную себе в сердце нацеливаю
Добровольно тону в волнах этого «л»
чтобы лодка зубов твоих подхватила меня
воскресила меня и растратила.
Всегда открыта дорога любви.
И нет на ней возвращения.
Семизвёздное
Семисветный светильник – любовь:
пылающий
и сияющий, покуда горит,
знак неусыпный,
освящённый страданием.
Его дым,
крохи пламени,
если тронуть их – твёрдые, камень.
И всё-то он поглощает.
И речи, и рёбра,
испуг и раскаяние, и панический страх,
всё человеческое.
Потому что в начале
и после
самое человеческое:
любовь —
семисветный светильник.
Пылающий.
И сияющий, пока ты горишь.