Причем не только потому, что в нем были все буквы моего имени, кроме «Я

Я ощущала себя именно НикитОй и никакой другой.

Чистым уголком половинки стерев брови, я повернулась влево-вправо, наклонила голову вверх и вниз.

Лицо мое было недобрым, но чистым.

Регулярный секс служил залогом красоты.

Девчонки тратили немереные деньги на притирки, но все равно ходили с прыщами на щеках.

А я была чиста и светла без усилий.

Но все-таки подумала, что завтра утром зайду в «Магнит-косметик» и на заработанные двести пятьдесят рублей куплю мицеллярную воду.

Такая бывала у мамы, я ею слегка пользовалась и мне нравилось: от нее кожа делалась шелковистой.

Мне, конечно, не волновало, как меня воспринимают со стороны, хотелось ощутить это для самой себя.

Подумав о воде, я подумала, что до завтрашнего утра предстоит пережить остаток сегодняшнего дня и сегодняшний вечер.

Последнее не то чтобы являло проблему, но…

Моя семья была своеобразной.

Если, конечно, ее вообще можно было назвать семьей.

Во всяком случае, родиться в такой я бы не пожелала даже Гитлеру.

Только в дешевых сериалах все семьи как на подбор идеальны.

Наша являлась ячейкой общества, а в этой стране общество состоит из скотов.

Правда, эту истину я поняла относительно недавно.

Сейчас я заканчивала десятый класс и мне было шестнадцать лет.

Своего отца я не помнила.

По маминым рассказам, он был неплохим, но бесхарактерным человеком.

Его профессии – то есть того, что определяет человека – я не представляла.

Но иллюзий на этот счет не строила.

Моя мама не имела специальности, школу закончила на тройки – которые являлись двойками – не знала и не умела ничего. Учиться дальше она не пошла – причем не потому, что это было дорого, как сейчас, просто мамины умственные способности были ниже плинтуса.

Полагаю, что она не смогла бы выучиться даже на швею-мотористку.

Всю жизнь мама выполняла тупую неквалифицированную работу, на какую берут лишь тех, кто не годен ни на что: была и кондуктором и почтальоном и диспетчером в ЖЭКе.

Сейчас она устроилась оператором на бензозаправку, там делала то, на что годна дрессированная обезьяна.

Наверняка отец тоже был не пришей кобыле хвост, потому что нормальный человек не только бы не женился на такой женщине, как моя мама, но даже не плюнул бы лишний раз в ее сторону.

Мои мысли о родителях, конечно, шли в другую сторону от того, чем терли уши и в школе и по телевизору и в Интернете.

Своих родителей я не уважала, поскольку уважать их было не за что.

Но если мама все-таки несла некоторую ответственность за семью – то есть за меня – то отец был человеком отстойным.

На месте мамы я бы не пошла за такого замуж даже под пистолетом.

Отсутствие образования и достойной работы отец возмещал пьянством.

Когда мне было пять лет, он с компанией таких же дружков: сторожей, нелицензированных охранников, грузчиков и дворников – поехал на зимнюю рыбалку. Насчет рыбы сказать трудно, но водки там хватило с лихвой.

Всю ночь в дощатом сарае, который стоял на берегу то ли реки, то ли озера, шла пьянка, а наутро один из компании оказался мертвым.

Мама полагала, что он просто напился до полусмерти и замерз во сне, но милиция подумала иначе.

Дружная команда алкашей распалась на кучку зверей, каждый из которых пытался избежать капкана и загрызть остальных.

Поскольку мой отец оказался самым никчемным, на суде всю тяжесть взвалили на него.

Моего родителя обвинили в убийстве с «отягчающими обстоятельствами

В делах мама была такой же инфузорией, как и он, об адвокатах понятия не имела, да и денег не имела тоже – ему дали двадцать лет в колонии строгого режима.

Впрочем, все это я описала складно согласно нынешним представлениям, а те времена полностью стерлись из памяти.

То есть у меня остались какие-то смутные тени прошлого, но осознанно я привыкла расти без отца.

Что такое «расти без отца» в наше время, вероятно, объяснять не стоит.

У меня, конечно, имелся компьютер – старый и тормозной, с монитором, напоминающим ящик из-под водки – и кнопочный мобильный телефон образца прошлого века. Но такие вещи являлись необходимыми для современности, без них я бы просто не могла существовать и даже такая дура, как моя мама, это понимала.

Но во всем остальном я жила в нищете, не могла сравнится со сверстницами ни в одежде, ни в косметике.

Не имея профессии, мама никогда не зарабатывала серьезных денег.

На двоих их не хватало. И, кроме того, мама очень много тратила на собственную красоту.

Я ее понимала: у меня все было впереди, а маме вот-вот предстояло угасание.

Но, конечно, в таких условиях доброты во мне не могло развиться даже грамма.

К одноклассникам – равно как и к товарищам на стороне – я относилась спокойно, без ненависти и фанатизма.

Я смирилась, что должна пережить начало своей жизни так, как меня к этому присудили.

А дальше я должна была сделать себя сама.

Неизвестно как, но устроить жизнь совершенно иначе, чем родители.

Я не сомневалась, что это получится.

Должно было получиться.

Многие девчонки моего возраста торговали своим телом.

Я сама думала, что лучше быть проституткой, чем жить в нищете при гулящей маме.

Но знакомые говорили, что проституция не приносит реального дохода, поскольку в этой стране женщин больше, чем мужчин, и действует не спрос, а выбор.

Поэтому я решила, что пойду иным путем.

Я знала, что не остановлюсь не перед чем и перешагну через кого угодно ради своих целей, даром что их еще не определила.

С определенного возраста я стала проклинать весь белый свет за то, что мне с моими способностями и внешностью выпало родиться в моей семье.

Таким отбросам, как мои родители, следовало запретить иметь детей, чтобы они не умножали число нищих и несчастных.

Я верила в себя и только в себя, но перемены к лучшему прятались где-то впереди.

А пока я жила с мамой.

Точнее, существовала рядом с ней в отдельной квартире, состоящей из единственной комнаты на первом этаже двухэтажного строения – старого «засыпного» полубарака.

Комната была большой, двухоконной, площадь ее составляла метров сорок, если не пятьдесят. Таких жилых помещений я больше не встречала.

Кажется, наш дом был единственным во всем городе: построенным непонятно когда и непонятно кем и изначально имевшим гораздо больше внутренних перегородок.

Каким образом нам досталась эта квартира, я понятия не имела, но мама изредка упоминала дедушку с ее стороны. И вроде бы все это досталось от него – равно как и мой ум, который не мог перейти ни от нее, ни от отца, поскольку оба родителя были одинаково безмозглыми.

Что ко мне перешло от отца, я не знаю; возможно, он все-таки действительно убил собутыльника и НикитОй я себя чувствовала не зря.

А красоту мне дала мама; в ней не было вообще ничего, кроме красоты.

Как я поняла с определенных пор, мама вообще могла стать актрисой. Правда, не глубокой, типа Скарлетт Йоханссон, а пустышкой вроде крашеной дуры Монро.

Но мама была столь глупа, что не стала даже актрисой.

Моя красота отличалась о маминой.

Мама напоминала хорошо напомаженную, отбеленную и обработанную миндальным пилингом куклу в ровненьких кудряшках.

А меня один из партнеров однажды назвал мрачной и почти трагической, хотя черты были теми же самыми.

Разумеется, мама ни о чем таком не задумывалась.

Свою красоту она использовала простейшим образом.

То есть, будучи женщиной здоровой и почти молодой – поскольку меня родила в девятнадцать лет, то есть находилась на середине четвертого десятка – непрерывно меняла поклонников.

Вернее, сожителей, которые появлялись у нас.