— Я не должна спрашивать у тебя разрешение, и мне осточертело делать вид, будто все в порядке. Между убийцей и жертвой и то больше гармонии, чем в наших отношениях.

— Хорошо-хорошо, я тебя слушаю. Давай поскорее закончим, не хочу, чтобы ты еще сильнее пострадала.

— Первое. Ты больше никогда не приблизишься к моей сестре.

— А если она будет спрашивать?

— Я скажу, что ты много работаешь. Мне она поверит.

— Хорошо, что еще?

— Ты уберешь от меня своих бугаев.

— Ни. За. Что.

— Либо ты их убираешь, либо я продолжаю.

Я поднесла осколок ближе к своему горлу и надавила, пока что не пронзая кожу.

— Даже если бы ты наставила на меня пистолет, ни за что бы не согласился убрать от тебя охрану. Это ради твоего же блага.

К горлу отчетливо подступили желчь и горечь. Как же умело он переворачивает ситуацию в свою сторону. Настолько виртуозно меняет наши роли, что в итоге именно я всегда чувствую себя виноватой.

— Я предупреждаю в последний раз.

— Да брось, ты не сделаешь этого. Кишка слишком тонка.

Он испытывал меня, проверял и постоянно предугадывал мои последующие действия.

Но сегодня ошибся именно Марк.

Я сжала зубы и со всей дури надавила на кожу у горла. Мгновенно тупая боль пронзила мое тело, по шее стремительно потекла горячая кровь.

Вспышки света и боль, пронзающая всё внутри — единственное, что меня окружало. Тело не слушалось, и даже дышать у меня получалось с трудом.

Издалека послышался скрип двери. Я попыталась открыть глаза. Рядом кто-то был, а у меня даже не хватало сил на то, чтобы подать хоть какие-то признаки жизни.

Иногда боль — это доказательство того, что ты все еще жив. Но сейчас мне казалось, что куда лучше забвение и тишина, чем этот безумно громкий стук сердца, не дающий мне уснуть.

Чего ради я так долго боролась?

Попыталась восстановить в памяти хоть что-то, но там было пусто. Ни единого имени. Ни единого лица.

Вдруг я почувствовала, как мое тело затягивает куда-то в неизвестность. Я попыталась закричать от боли, но все так же не могла произнести ни звука.

Едва ощутимо к моей ладони кто-то прикоснулся. Животный страх внутри меня лишь усиливался, поскольку я не понимала ничего — ни где я, ни кто рядом со мной. Не была даже уверена, что помню собственное имя.

— Лин.

На языке появилась до жути знакомая горечь. Почему вдруг от звука этого голоса стало еще страшнее?

— Лин, ты слышишь меня? Очнись, пожалуйста. Я не позволю тебе умереть вот так.

Я умираю? Или уже умерла? Как определить ту грань, что находится между жизнью и смертью?

Слабость немного отступила, и я смогла приоткрыть глаза. Тусклый свет в то же мгновение заставил меня снова зажмуриться — боль в веках прожигала насквозь, медленно возвращалась память.

Я открыла глаза и, несмотря на боль, приподнялась на локтях, чисто инстинктивно пытаясь оказаться как можно дальше от того, кто все это время звал меня.

Марк сидел на стуле рядом с кроватью. Он положил свою голову на одеяло и не отпускал мою ладонь из своих рук. Темно-синие круги под глазами говорили о том, что мужчина долгое время не спал и, вероятно, множество часов просидел тут, рядом со мной.

Противное чувство сожаления я попыталась тут же вытеснить из своей головы. Именно он стал причиной моего появления здесь, и пусть решающий шаг сделала именно я, но, если бы отступила, пострадала бы еще сильнее и никогда бы не смогла себя простить за то, что не защитила сестру.

Кто же виноват в том, что мой единственный рычаг давления на него — собственная жизнь? И как же иронично, что именно этим на самом деле я до жути дорожу.

Вспомнился кабинет Марка. В голове резко всплыли последние моменты перед тем, как я потеряла сознание. Вот ужасная боль пронзает мое тело насквозь, я падаю на пол, обессиленные руки роняют окровавленный осколок. Все вокруг меркнет. Словно в фильме я слышу озверевший крик своего мужа:

— Идиотка!

Его руки поднимают меня с пола, где-то на улице слышится оглушительная сирена, звук которой всегда порождает внутреннее беспокойство за чужую жизнь. Но в этот раз на кону была моя судьба. И почему-то никакой тревоги не было, осталась лишь тупая боль.

И желание как можно скорее перестать слышать его голос.

Если я выживу, то снова стану сильной, организую побег и начну жить заново.

А сейчас я просто устала быть той, кем не являюсь. Мне просто хотелось закрыть глаза и соединиться с бесконечностью и тишиной без постоянной боли.

— Так легко ты от меня не отделаешься.

Воспоминание резко обрывается. В полусумраке я разглядела лишь, что лежала в больничной палате, полностью заставленной цветами.

Тюльпаны.

Это мои любимые цветы. Желтые.

Забавно.

Марк всегда дарил мне именно тюльпаны, поскольку знал, что я их обожаю, однако он предпочитал любые цвета, кроме желтого. Будучи совершенно несуеверным, мужчина почему-то был уверен, что это к расставанию.

Если бы все было так просто.

А сейчас вокруг стояли именно желтые тюльпаны. Как будто он настолько отчаялся, что понял — никакой цвет растения не поможет ему меня вернуть.

Марк заворочался, поднял на меня сонный взгляд, в первые секунды ничего не осознавая. Затем он резко приник ко мне, ожег онемевшее тело своими горячими руками и прошептал:

— Наконец-то. Я с ума сошел, пока думал, что могу потерять тебя.

Я молчала. Все и так было понятно. Я снова в царстве живых, значит, как только восстановлюсь, продолжится все то, что было ранее.

— Я услышал тебя.

Марк продолжал меня обнимать, причем впервые его объятия дарили не боль, а тепло.

Впервые с момента заключения нашего брака.

— Что ты услышал?

Мой голос был очень слабым, однако сам факт того, что я все-таки жива, а, значит, все можно будет исправить, безумно радовал.

— Я уберу охрану.

— П…правда?

Он отпустил меня и сжал ладони, непрерывно смотря в глаза.

— Правда. Только на общественном транспорте ты ездить не будешь, это опасно. Отдам тебе один из своих автомобилей с самым высоким уровнем безопасности.

— Ты сейчас серьезно, Марк?

— Твой поступок показал, насколько эта просьба для тебя важна.

Я замолчала, не зная, что сказать. Был ли это хороший знак?

Возможно, поскольку если он уменьшит уровень слежки, то сбежать вместе с сестрой я смогу гораздо быстрее, однако, с другой стороны, меня, мягко говоря, не устраивал тот факт, что муж начинает прислушиваться к моим словам лишь после того, как я себе наврежу.

Ведь я и правда могла умереть. Я не врач и не сотрудник спецназа, мне непонятно, какой вред становится несовместимым с жизнью, а какой принесет лишь кратковременную боль.

— Моя сестра, надеюсь, ничего не знает?

— Конечно же нет. Ты была без сознания два дня, я не отходил от тебя ни на шаг, но мне сообщали, что с твоей сестрой все в порядке, за ней ухаживают должным образом.

Очень часто в своей голове я прокручивала исход, который был бы возможен, если бы я не вышла замуж за Марка. Действительно ли этим я обеспечила своей сестре безопасность и надежду на выздоровление?

Временами я чувствовала себя законченной эгоисткой, поскольку представляла свою карьеру, новые спектакли, туры и выступления в различных уголках планеты и добивала себя тем, что все это закончилось. И виновата, разумеется, совершенно не моя сестра, я сама принимала все решения. Даже зная результат, я поступила бы точно также, ведь, если бы не та операция, на которую мне пришлось бы копить больше десяти лет, сейчас мне было бы уже некого спасать.

Главное — жизнь, и пока она у нас есть, я буду бороться. И когда-нибудь, через десятки лет, я полностью заштопаю дыры в израненном сердце и забуду весь тот кошмар, через который Марк заставил меня пройти.

Обещаю.

— Давай поедем домой, я больше не могу находиться в стенах больницы.