- Не боись, Антонина, мы фашиста побили, а уж эту гниль изведём как-нибудь. Да и хватит об этом. Краснов сказал, что у тебя тут для меня сюрприз приготовлен?
- Точно, есть такое дело. Ты посиди тут, газету свежую почитай, а я сейчас вернусь. - Она положила перед ним свежий выпуск "Сельской Правды" и вышла.
Передовица была посвящена предстоящему XIX съезду ВКП(б) - первому съезду после 1939 года. Однако прочитать Василий Кузьмич её не успел, В кабинет вернулась Антонина, и вместе с ней молодая девушка. Одета в серый плащ, узкий в талии и широкий снизу, на ногах туфли на небольшом каблучке. Светло-русые волосы сплетены в тугую косу, кончик которой уютно устроился на высокой груди. В её карих глазах боролись между собой два чувства: смущение и удивление. И удивляться было чему. Чагин побледнел и смотрел на неё, не отрываясь, широко раскрыв рот, являя собой классический образчик удивления...
***
Свадьбу Василий и Анна сыграли в сорок первом, как и положено, на Красную горку. А потом началась война. Василию дали закончить уборочную и осенью призвали на фронт. Бог не дал детей Василию и Анне, но зато он дал им великую любовь. Он бил фашистов и писал ей письма, она ждала его и тоже писала. Война, конечно, не располагает к эпистолярному жанру, но бывают и исключения. Василий письма не хранил, потому что помнил их все наизусть, а его письма к Анне потерялись во время оккупации. По крайней мере, Василий, вернувшись, их не нашёл. Когда пришли фашисты, Анна перебралась к тётке в город. Там, по заданию подполья, она работала в офицерском ресторане. В сорок третьем подполье разгромили, и Анну вместе с остальными подпольщиками вывезли за город и расстреляли. Тела свалили в одну яму и закопали. После войны на месте захоронения установили обелиск с мемориальной доской, на которой золотыми буквами среди прочих было высечено: Чагина Анна. Василий часто приходил сюда, разговаривал с ней, но его никто не слышал. Плакал, но его слёз никто не видел. Кто-то сказал, что мужчины не плачут? Плачут, просто их слёзы не видны. В сорок седьмом Василия избрали председателем колхоза. Половина деревенских мужиков не вернулось с войны. Первое время молодые вдовы, старые и не очень девы, одна за другой безуспешно пытались добиться расположения вдового председателя, но в конце концов решили, что он так и останется безнадёжным бобылем, и оставили свои попытки. А Василий Кузьмич с головой погрузился в работу, стараясь заглушить не проходящую боль и тоску.
***
И вот теперь перед ним стояла точная копия его Аннушки, как тогда, весной сорок первого. Было от чего открыть рот.
Антонина, знавшая Василия и Анну ещё до свадьбы, не скрываясь, наслаждалась произведенным эффектом.
- Ну что, председатель, молчишь, будто язык проглотил? Знакомься. Это - первый учитель в школу твою, Марина Николаевна.
- Здравствуйте, Василий Кузьмич, Стасова Марина Николаевна, окончила Горьковский пединститут. Хочу работать в вашей школе.
И всё, магия пропала. Голос был не тот: молодой, звонкий, задорный. У Аннушки голос с юности был грудным, бархатным, окутывающим тайной и увлекающим куда-то в неведомое, манящее. Василий Кузьмич сморгнул и очнулся от ступора.
- Здравствуйте, - он, наконец, отложил газету и поднялся со стула, - учитель, говорите, это хорошо. Это просто замечательно. - Василий Кузьмич по-хозяйски предложил девушке присесть. - А вы откуда родом, Марина Николаевна?
- Из Горького.
- А чего же в деревню распределили? Учились плохо?
- Да что вы, Василий Кузьмич, я, между прочим, отличница. Меня в город распределили, а я сама к вам попросилась.
- А-а-а, так вы из народовольцев. Тогда понятно. Только вот у нас школа хоть и новая, да не городская. И отопление печное, и удобства на улице. Не тяжело вам, городской-то, будет?
- Не пойму я тебя, Кузьмич, - нахмурилась Антонина, - то ходил тут плакался: найди учителя, хоть какого, учебный год, мол, на носу, а теперь ты её вроде отговариваешь что ли?
- Пойдем-ка покурим, Антонина Петровна.
- Да здесь смоли.
- Нет уж, пойдём на свежий воздух, - Василий Кузьмич решительно поднялся и вышел из кабинета, не оставив хозяйке ничего другого, как последовать за ним.
- Ты, Мариночка, посиди пока, а мы пошепчемся. Не сердись на него и не бойся, он мужик не злой, всё хорошо будет.
Василий Кузьмич вынул папиросу, покатал в пальцах, нервно смял мундштук, зажал его в зубах и не с первой попытки высек искру из привезенной ещё с фронта бензиновой зажигалки. Затянулся резко и глубоко, выдохнул струю белого дыма и только после этого поднял глаза на Антонину:
- Ты что же это творишь, подруга? Только-только душа мир обрела, а ты...?
- Я. Вася, когда ее увидела, сама обомлела.
- Вот и забирай её. Не смогу я с ней работать. Сердце не сдюжит.
- А ты, Василий Кузьмич, не на базаре, - Антонина нахмурилась, - Эту хочу, эту не хочу. Ишь привереда! Можно подумать, они к тебе в очередь стоят.
- Но...
- Молчи! Ты не о себе и сердце своём несчастном думать должен, а о детишках. Первое сентября на носу! Школу им построил, а кто учить их будет? Сам что ли!? Ты, пожалуй, научишь.
- Эх, Антонина. Не понимаешь ты...
- Да всё я понимаю. Я что, по-твоему, специально её такую выискивала? Само всё сложилось. А раз само, значит, так тому и быть. Значит, судьба. И всё, хватит об этом. Забирай её с собой. Документы все уже оформлены, вещей у неё - чемодан да учебников стопка. Всё при ней. Езжайте с богом.
