Вечерами они пили дровяной чай и вспоминали смешные истории. Было здорово просто расслабиться и похихикать; у каждого находилось, чем поделиться.

Гудж вдруг разговорился и поведал про орочий жребий. Известное в Оркании племя Пипедокефалов так проводило отбор кандидатов на ответственные задания: у них был большой, с голову, камень с дыркой посередине. В дыру продевалась плетёная ритуальная верёвка, стягивалась петлёй. Орки племени собирались вокруг вождя и с закрытыми глазами орали торжественные песни. Вождь изо всех сил раскручивал камень на верёвке и швырял его вверх. Избранным почитали того, на кого падал жребий.

– А у вас в племени как это… было? – спросил Кэррот, запоздало сообразив, что вопрос может показаться слишком бесцеремонным.

– Мы – не Пипедокефалы, – категорически заявил Гудж. – У нас всё разумно устроено! Есть охапка дубин, и одна из них вдвое короче других. Когда вождь их бросает вверх, Избранным становится тот, кому выпадает короткая…

У Наумбии было немного историй из личного опыта, и она не горела желанием ими делиться. Волшебница собралась с духом и пересказала несколько эпизодов прочитанного ещё в детстве сказа о том, как хитроумный карлик Тирлим перехитрил всех врагов. Костик слушал и широко улыбался.

Кэррот припомнил басню, как в тарбаганском городе Фесте с помпой открыли целлюлозную мануфактуру. Она производила бумагу в огромных объёмах, но царапали послания тарбаганцы по-прежнему на бересте. Почему? Потому что в отхожем месте бересту не используешь!

– Знатные казусы, – посмеивалась эльфийка – Кубыть, где-то всё уже слышала… однако, неважно… тоже байку поведаю, – и она выдавала очередную захватывающую историю, произошедшую не пойми с кем не пойми где в позапрошлом веке.

Все раскрывались по-своему. Констанс и Наумбия бойко шептались о чём-то чародейском. Батлер развёрнуто жаловался на жизнь. Кэррот живописал грандиозные планы. Гудж помалкивал, сидя у огня с одухотворённым лицом. Днём и ночью он приглядывал за новым племенем; ему нравилось, что все непростые и разные.

Рельеф вновь поднимался, бугрился увалами. Лиственные леса понемногу сменились сосновыми. На полянах встречались гигантские муравейники. Подойдя к одному из них, Броки обнаружил торчащие из кучи ноги скелета в истлевших лохмотьях полосатых носков. Больше он к муравейникам не подходил.

На другой день эльфийка остановила их посредине привольного луга, затерянного в чащобах варгольских лесов. Она показала рукой на раскрывшиеся среди полевых трав багряные цветы с крупными пятнистыми лепестками.

– Сарана, – сказала она, призадумавшись. – Или даже саранка…

– Эти лилии? – уточнил Констанс.

– Их саранками именовали. До конца света.

– Ты тогда ведь девчонкой была, Фириэль?

Охотница подняла взор на Костяного Человека. Радужка у неё была жёлто-зелёной.

– Фириэль? Что за имя… ясно дело, была! – она смотрела на свои руки, руки молодой женщины, покрытые трёхвековой сеткой шрамов. – Девчонкой… Давно.

– А ты помнишь, как пережила Гигаклазм? – спросил Кэррот.

Она повернулась к нему с печальной улыбкой:

– А ты встретил её, как хотел? Вы добрались за море? Или умерли вместе? – Олясин удивлённо открыл рот, но эльфийка сморгнула: – Прости, снова путаюсь… Как пережила Гигаклазм? Умирать не стремилась, и всё.

Костик с Кэрротом только вздохнули. Их пока заставали врасплох неожиданные приступы дереализации Фириэли. Было непонятно, чего от неё ожидать. Гудж склонился понюхать цветок. Аромат сладковатый и странный.

– О, саранка! Эти красные лилии… У них вкусные луковицы, – указав на цветы, беззаботно присовокупила эльфийка.

Целый день потом они хрумкали луковицы саранки. Так шагалось бодрее. Только Батлер ворчал, топая позади:

– Никого не смущает, что особа, не помнящая, как её зовут, указывает дорогу?

– Не кручинься! – рассмеялась Фириэль, оборачиваясь к нему на ходу. Привлекала внимание отточенная десятилетиями лёгкость её движений. – Была в дальних краях, знаю много дорог… разве что не упомню, какая где!

Марья Сюрр еле сдерживала улыбку, в лицах воображая эти сумасбродные диалоги. Но Олясина что-то вдруг отвлекло. Кто-то звал его с улицы – громко и требовательно.

– Вот ведь гады! – выругался он. – Прознали!

– Кто тебя отыскал? Что-то личное? – приподняла бровь журналистка.

– Это старое дело, – нахмурился Кёрт. – Подожди, я сейчас разберусь.

Он достал из-за буфета небольшой арбалет (Марья узнала милицейский шнеппер), взвёл его и вышел из дома на улицу Горки. Журналистка прильнула к окну, занавешенному пыльной шторой, посмотреть, что творится снаружи.

Небо заволокли облака. Над покатыми крышами вились стрижи. На широком проезде у дома стояли пять человек. Мужчины были одеты и держались, как типичные организованные преступники больших городов. Самым колоритным был мускулистый детина в розовой безрукавке, с зеркальными круглыми очками на пол-лица.

Кэррот вышел к ним с арбалетом подмышкой и немедленно приступил к диалогу. Между собеседниками оставалось не меньше десятка шагов, но общались они негромко. Язык жестов был несколько угрожающим, впрочем, напряжение быстро развеялось; через пару минут разговора лица визитёров разгладились, они с Кэрротом покивали друг другу, и пятёрка ушла восвояси, быстро скрывшись из виду. Олясин стоял на крыльце, глядя им вслед, а потом возвратился к Марии.

– Что случилось? – невинно полюбопытствовала журналистка.

– Ошибки прошлого, – печально вздохнул искатель приключений, осторожно снимая взвод шнеппера. Он закрыл входную дверь на щеколду и пояснил:

– Однажды воспользовался положением и привёз моим старым знакомым тюк болотной травы. Так, поддался на слёзные просьбы, покрасоваться хотел. Они злоупотребили моей щедростью, и об этом прослышали те, для кого контрабанда – серьёзное повседневное дело. Вот итог, до сих пор оправдываюсь! Ребята прознали, что я снова в Горке; подошли уточнить, не привёз ли ещё конкуренции.

– Не привёз? – засмеялась Мария.

– С этим я завязал, – убедительно заявил Кэррот.

– Верю на слово. Расскажи мне о Фириэли! Сейчас нам известно, что она действительно неотеник, родившийся в Старом Мире. Очередная жертва Гигаклазма. Но тогда вы с ней лишь познакомились, и не знали наверняка, что она из себя представляет. Как общались? И вообще, каково это, разговаривать с тем, кто застал на своём веку невообразимые вещи?

– Невообразимо! Ну конечно, я к ней поначалу отнёсся с опаской. Вся долина казалась мне подозрительной… я гадал, а вдруг Фириэль всё-таки оборотень? Наблюдал за ней всю дорогу, и понял: нет, она настоящая. К добру или к худу…

Он подпёр подбородок руками и посмотрел на Марию.

– Честно сказать, меня прошлое не особенно интересует, я устремлён в будущее… Но общаться с Фириэлью было интересно! Она не такая, как мы, это интриговало. И тебя заинтригует, уверен.

– Несомненно. Значит, вы вместе выбрались из Варгола?

– Мы хотели так сделать! Но, конечно, всё снова пошло не совсем так.

Они встали под сенью деревьев на берегу речки, изучая прибившийся к отмели мусор: корзину, тележное колесо, отсыревшие тряпки, пустые бутылки. Вдоль берега появилась нахоженная тропа. Где-то рядом располагалось большое селение.

– Это Эксть, – предположил Костик. – Если правильно помню карту Варгола, Эксть как раз к юго-востоку от центра. Здесь речная долина должна расширяться, и там крупный посёлок на тракте. В нём наверняка есть рынок и можно пополнить запасы.

– А нас там не поймают? – забеспокоился мнительный Батлер.

– Люди Вармазея? Да, они могут там быть… Он наверняка отследил, в каком направлении мы ушли из долины. Как думаешь, Наумбия?

– Я не знаю, на что он способен. Но если ему действительно нужна Фириэль, в чём лично я сомневаюсь – мог и отследить. И не забывайте Трёхглазого.

– А его кто-то видел?! – всполошился гном. – Ты видал его, Гудж?

Троллин только развёл ручищами.