Приехали в здание суда Кливленда. Ворота ангарные поднялись со скрипом, въезжаем в темный гараж. Боковая дверь в стене неприметная, вхожу в лифт, лицом к стенке. Стою в отдельном отсеке с решетками. Оказывается, тут даже в лифтах есть тюремные камеры.

Судебная система Америки, в реальности выглядит совсем не так, как на экране. Судьбу обвиняемых в подавляющем большинстве случаев решает не суд присяжных, а система признательных сделок (plea bargains), заключаемых за закрытыми дверями. В кино и ТВ, нам обычно показывают битвы, разворачивающиеся публично перед судьей и жюри. Но это все мираж. На самом деле, американская система уголовного правосудия – это почти исключительно система переговоров о признании вины, ДО того, как подсудимый попадет в суд. Беседы ведутся между прокурором и адвокатом – переговоры о признании вины в преступлении, взамен на срок в три-пять раз меньше, чем тот, который подсудимый получит, если пойдет в суд. Ведь, по статистике, выигрывают в федеральном суде только ТРИ процента.

Подавляющее большинство арестованных поначалу не признают себя виновными. По закону прокуратура обязана предоставить обвиняемому изрядную часть собранного на него компромата. Арестант знакомится с ним, обычно приходит к выводу, что дела у него плохи, и в большинстве случаев соглашается на предложение прокуроров подписать с ними признательную сделку. То есть, он признает себя виновным в менее тяжком преступлении, а прокуратура взамен соглашается снять с него более тяжелые инкриминирования, которые на него навесили и по которым ему грозит значительно больший срок. Средний федеральный приговор за наркотики, например, составляет (после признательной сделки), в среднем – пять лет тюрьмы. Тогда как обвиняемые, которые пошли в суд и были признаны виновными, получили в среднем – шестнадцать лет. Американский суд – это всегда лотерея и подсудимые не хотят рисковать. А прокуроры заинтересованы в том, чтобы вы признали себя виновным как можно раньше, потому что это позволит им не тратить время и деньги на подготовку к процессу.

Итак, только 3% уголовных дел доходит до суда, а более чем 97% заканчиваются сделкой. Насколько распространен феномен невинных людей, признающих свою вину? Криминалисты, исследующие этот феномен, оценивают, что общий показатель в целом составляет от 5 до 9 процентов. Подсудимые признают себя виновными по целому ряду причин: просьбы об уменьшении обвинений вытекают из соглашения между прокурором и адвокатом, в котором обе стороны идут на уступки и объясняют результат несчастному подсудимому и жертве.

И эта практика только усилилась за последнее десятилетие: больше судебных преследований, больше дел, больше обвиняемых, больше заключенных, больше дешевой рабсилы для частных тюрем, больше полицейских, больше денег из карманов налогоплательщиков. Экономика двигается. Таким образом, при нынешней американской системе виновными себя иногда признают совершенно невинные люди, принимающие, на первый взгляд, рациональное решение. Они предпочитают согласиться на относительно скромный срок лишения свободы и не играть в судебную лотерею, проигрыш в которой сулит им гораздо более суровое наказание.

В клетке то холодно, то жарко. Наверху в стене отдушина, из которой попеременно дует холодный и горячий воздух; температура снижается градусов до десяти, затем подымается до тридцати. И так каждый час. Я сплю на пластиковом матрасе со встроенной подушкой – возвышение такое в изголовье, от которого шею ломит. Скрючиваюсь на оставшиеся метр или полтора, пробую спать. Покрывало – тонкий плед.

Сосед, Джефф, домашний насильник и христианин, храпит словно трактор, буксующий в грязи, с захлебами, с переливами и что-то бормочет во сне. Он получает кое-какие денежки от своей подруги (от той, которую с лестницы спустил) и позволяет себе вкусности типа порошковых сладких газировок и китайской лапши. Пакетик с напитком всегда рядом, он из него ночью отхлебывает, затем в туалет ползет. Унитаз шумит как реактивный самолет.

Познакомился с некоторыми постояльцами. Есть белый тип, – клетка напротив. Низенький, пухлый, лысый, с маленькой аккуратной бородкой. «Ленин» – кличка. Четвертый год тут. Говорят, за тройное убийство. Он все время подает апелляции. Его пока не судили, время оттягивает. Светит смертная казнь. Ленин получает деньги с воли, жует сладости, чипсы. Вечером, когда запирают по клеткам, он долго еще сидит в зале, телек смотрит. Есть тут ящик старенький, в стену вмонтированный – единственное развлечение, кроме шахмат и карт. Книг мало, в уголке стоят. Я их все уже перечитал, даже Библию от корки до корки.

В соседней клетке сидит белый парень, Джордж зовут. За ограбление. Супруга в этой же тюрьме, в женской части. Весточки от нее получает, показывал письма в губной помаде. Джордж их не сразу открывает, а сначала любовно рассматривает так, потом целует, нюхает и прикрыв глаза вдыхает какой-то аромат. В общем целая метафизическая церемония. Этим и живет. Ну и ответы ей пишет. Бонни и Клайд. Грабили квартиры вдвоем, пока их видеокамеры не запечатлели. В новостях показывали, по семь лет грозит. Джордж веселый, не парится, качается себе в уголке и только о своей любимой и говорит. Когда выйдут, в Аризону уедут. Там земля в пустыне дешевая. Глиняный домик построят, травку будут курить и жить как хиппи, подальше от крысиных бегов и федералов.

Его сосед по клетке, Ларри, сидит за вождение в нетрезвом виде и побег от полицейских. Срок – три с половиной года. Рассказывал: ехал по хайвэю, копы сзади привязались, номера пробивают. А он уже сидел раньше за вождение под влиянием. Едет, «Нирвану» слушает, гамбургер жует, картошка на сиденье, в кетчуп ее макает, пивом запивает – под сиденьем упаковка. Когда коп включил мигалку, Ларри почему-то запаниковал и стал удирать. Еще четыре патрульные машины подключились, вертолет, даже местный канал новостей… по ТВ показывали. Ларри заехал на мост, припарковался и запрыгнул в Миссисипи. Полицейский катер его подобрал, хорошо хоть аллигаторы не сожрали. Пьянство за рулем – полтора года, побег – еще два. Рад, что легко отделался. Время, говорит, летит быстро, отдохнет, подкачается, а то растолстел на воле.

Педофил один сидит тут. Художник. Джим зовут. Разрисовывает конверты за два бакса, красиво работает карандашом. Кстати, рисование – это хлеб в тюрьме. Я его спросил: «За что сидишь?» Он мне виновато поведал, что познакомился с девушкой онлайн, она сказала – ей восемнадцать. Встретились, позанимались сексом, и тут она признается – мне пятнадцать. Но, говорит, не переживай, ты мне нравишься, все будет хорошо. А у Джима дом свой выплаченный, наследство от родителей осталось. Девочка рассказала маме, та стала Джима шантажировать. Всё им отдал, но все равно посадили. Теперь двадцать лет грозит. Хорошо, хоть рисовать умеет.

Сокамерник у него черный был. Когда узнал про статью, то попытался ночью задушить его подушкой. Охрана прибежала, художника в другую тюрьму, а черному еще пять лет за попытку убийства.

Зэки тут не особо исповедываются, историями не делятся, каждый сосед по клетке – потенциальный стукач. Часто бывает: идут на слушание, а там бывший сокамерник, с которым когда-то откровенничал, показания дает против тебя, чтобы себе срок скосить. Так что, лучше молчать и ждать свой судный день втихаря.

В зале окон нет, только в клетке одно крохотное оконце. На нем решетки и металлическая сетка, забитая вековой пылью, – комар не пролетит. Сколько народу смотрело на улицу сквозь эти узоры, мечтая о свободе и завидуя птицам?

Я еще не встретил ни одного, кто впервые в тюрьме. Многие отсидели по несколько раз: сел, вышел, продал наркоту, вернулся. Как говорит Дэн, мой русский приятель: «Это – ад. Мы в аду».

Пятого мая меня перевели в Янгстаун – в федеральную частную тюрьму. Вызвали по спикерфону, когда все еще заперты были. Джефф тоже вскочил (тут каждое передвижение – большое событие), пожелал мне удачи, даже молитву бойкую прошептал. Меня отвели в лифт вместе с молодым лохматым негром. В лифте он начал возмущаться, что наручники жмут запястья и давай матом на охрану. Те долго не церемонились, схватили его за патлы и мордой об стенку. Кровь хлынула, он полетел на пол, охранники мутузят его ботинками. Я прижался к стене. Его выволокли в холл, меня в приемную. Намотали цепи на руки, ноги, пояс, посадили в бусик и отвезли в Янгстаун.