Юноша? Глаза Ковальски обшарили окружающее пространство: Гиацинта не было.
— Где он?
— Там, — просто сказала она, указывая на небо. — Поводыри просто так не пропускают. Нас создала Первая Сотня, а там больше всего ценили чистоту души и умение пожертвовать собой ради других. Он долго шел, и я с каждым его шагом была все ближе и ближе. Потом он упал…
— И ты убила его.
— Точно. Мы с тобой тут два убийцы. Или двое убийц? В общем у нас равная беседа, ты не находишь?
Макс промолчал. Он не стал оправдываться, потому что не мог ничем оправдаться.
И к тому же он прекрасно понимал, что у него есть шанс проследовать не в Целестию, а прямиком за бедным Гиацинтом.
— Светлоликие придумали такую странную вещь, — рассуждала тем временем Эльза. — Сюда попадают такие, как я. С благими мотивами и трагическим финалом. Нас наделяют силой и дают нам работу. И время подумать. Больше не дают ничего. Кое-кто уходит иногда, я не знаю, куда. А кто-то тут торчит тысячелетиями. Но никто пока что не встречался с собственным убийцей. Наверное, у нас с тобой правда какая-то судьба.
Макс постарался сохранить невозмутимое выражение лица.
— Наверное.
Эльза очень приободрилась, когда он это признал. Улыбка с ее лица пропала, но появилось удовлетворенное и более зрелое выражение.
— Так что мне делать с тобой, Макс Ковальски? Ты пришел просить меня пропустить тебя в Целестию, хотя пока за тебя просил тот бедный мальчик, которого сейчас уже замело снегом. Будешь просить меня ты?
Макс не издал ни звука. Он стоял с опущенным пистолетом в руках, где-то за пределами действия артефакта свистела и бесновалась вьюга, и ему оставалось только сломать себя: произнести просьбу, на которую он попросту не имел права.
— Гордый, — одобрительно заметила Эльза. — Ладно, не проси, будем считать, попрошено. И мы ж с тобой старые знакомые, так что разберемся по-дружески? Я пропущу тебя в Целестию… — она сделала паузу, — за одну жизнь.
Ковальски открыл рот, но ему не дали ничего сказать:
— Да-да, за еще одну жизнь. У Поводырей свои причуды, и имей в виду, что без ответа я не уйду, а ответ я получу сейчас. От тебя, — прибавила она жестко. — Они нас не услышат, даже если ты начнешь кричать.
Снежинки вовне отмеривали счет секунд. Макс вглядывался в спокойное и какое-то просветленное лицо Дары, а Эльза хихикала, деликатно прикрывая рот ладошкой.
— Вот сейчас ты назовешь себя, — с удовольствием заметила она, — хотя ведь всю жизнь твердил, что бессмысленное самопожертвование — идиотизм. Макс, а как же Лорелея — так и станет куском хрусталя? А Целестия, если ты вдруг не пробудишь свою богиню? Ты ведь просто не имеешь права умирать! Где там твой хваленый рассудок? Ты так хорошо с ним обращался, когда разгромил мое маленькое войско — давай, подключай, я разрешаю!
Какой рассудок! Ковальски в кои-то веки был потерян совершенно. Он отвел взгляд от лица Дары, глубоко вздохнул и…
— Сложно, да? — помогла ему Эльза. — Оказывается, ты дорожишь девочкой даже больше, чем думаешь, она тебе прямо как дочь, раз ты все-таки готов назвать себя. Убить и себя и ту, которую так любишь, и еще, наверное, кучу народа — из-за глупой упрямой артемагини. Как-то не по-твоему. Макс, я все равно не стану тебя убивать: мне все-таки небезразличны судьбы моей страны. Это выбор не из трех жизней, а из двух, и он такой простой, что даже кто поглупее тебя мог бы догадаться.
Взгляд Макса теперь прошел по лицу спящего Кристо. Парень заворочался и что-то тревожно забормотал во сне. На лице Ковальски резко выделились белым скулы, и он медленно процедил:
— Я не стану делать этот выбор.
— Ой ли? Да ведь ты просто мечтаешь, чтобы я выбрала мальчишку, так за чем же дело стало? Как маг он совершенно бесполезен, и ты к нему не особенно привязан: просто необходимая жертва, чтобы…
— Я не стану делать выбор, — повторил Макс.
— А если я убью ее?
Подбородок Ковальски чуть дрогнул, но лицо тут же окаменело.
— Я не буду выбирать.
— И предпочтешь потом смотреть на него, — она кивнула на Кристо, — и мучиться мыслями о том, что выжить должна была она, что ты хотел бы, чтобы он, а не она умерла?
Макс закрыл глаза. Будущее, о котором говорила Эльза, вспыхнуло у него перед глазами, будущее, из которого он сам вычеркнул Дару, но в котором оставался Кристо. Было что-то простое и понятное в этой формуле необходимой жертвы, в том, чтобы привычно взять предательство на себя, выбрать из двух зол меньшее…
Но Макс только сцепил зубы и повторил глухо:
— Я не стану выбирать.
Эльза улыбнулась, болезненно и горько, как, кажется, никогда не улыбалась при жизни.
— Любить так трудно, правда, Макс? От любви к одному человеку недалеко до понимания всех остальных, и вот ты уже неспособен предавать, ум говорит одно, сердце — мешает. Поэтому я никогда не любила, чтобы не было помех. Дура набитая, — она усмехнулась уже шире, почти по-прежнему. — Скажи, а когда ты планировал ту операцию… у тебя был вариант, хоть один, где я оставалась бы живой?
Искушение было огромным. Просто солгать, сослаться на обстоятельства, сказать, что не собирался стрелять до последнего (ведь и правда тянул, сколько мог!), это пресловутое «я не мог иначе»…
Но Макс посмотрел ей в глаза и ответил тихо:
— Нет.
— Ну, а вдруг я смогла бы остановиться… одуматься… исправиться с течением времени…
Макс молчал, и по лицу его прочитать что-то было невозможно. Наверное, потому что он и не задумывался над ответом, и болтовня, которую он слышал сейчас, была для него откровенной мукой. Сейчас для Макса существовал только этот проклятый, несделанный выбор.
— Ты прав, натура не та, — согласилась Эльза с ответом, которого он не давал. — Ну, смерть — это было не особенно страшно, хотя наблюдать со стороны за тем, как к твоему телу присобачивают голову Холдона… бу-э-э! Уф, я опять отвлеклась. Так ты точно отказываешься выбирать? Ну, если это тебя утешит — он или она… умрет гораздо приятнее, чем я, во сне…
Она сделала шаг в сторону спящих юноши и девушки, и Макс бессознательно тоже шагнул — заслонить, защитить, на одних рефлексах, пусть бесполезно, но всё же… Эльза остановилась и с удовольствием рассматривала его исказившееся лицо. Если бы он сам себя увидел в зеркале, первое, что сказал бы — «Это не Макс Ковальски».
— Больно? — тихо уронила Эльза. — Больнее, чем было с иглецом, правда. Ну, что же ты, Макс, ты еще ничего не понял?
— Больно — значит…
— Это значит, что я не причиню тебе зла. Мертвые не могут вредить живым, Макс, это всё сказки, — по ее щеке скользнула маленькая слезинка. — Только если это настоящие живые. Ты сейчас жив по-настоящему, а я… я мертва, сколько бы власти мне ни дали. И хотя мы стоим рядом, ты — в мире живых, а я — в мире смерти. Где и пребуду навек.
Она обернулась, чтобы уходить, и он с удивлением заметил, что вокруг больше нет «карманного лета». Бушевала вьюга, выл ветер, но почему-то он не ощущал этого. Фигура Эльзы тихо удалялась в снежную круговерть, уже намело хрусткий валик из снега на ее плечах, снежинки набивались в рыжие волосы, и она сутулилась, обхватывая себя руками. С ветром и ледяной пылью до него еще донеслись слова:
— Ты лучше… живи, Макс. Ты не представляешь, как здесь холодно…
Ковальски наконец смог вдохнуть, судорожно поднес руку к лицу и открыл глаза.
Он продрог. Артефакт действительно прекратил свое действие, и снег, в котором он лежал, был, как и подобает снегу, холодным. А ещё рыхлым и мокрым — кажется, намело за ночь. Макс вскочил на ноги, провалившись по колено, обнаружил, что неподалеку по-прежнему лежат Дара и Кристо. Он торопливо стащил перчатку и прижал пальцы к щеке девушки — теплая, жива. Отрывисто выдохнул и посмотрел на Кристо.
— Какого нечта? — сердито пробурчал тот и как по команде продрал глаза. Попытался встать и тут же провалился в снег. — Уже утро, что ли?
Макс только махнул рукой, набрал пригоршню снега и протер лицо. Рассвет еще не занялся, хотя светлело небо, может, от этого в глазах летали какие-то дурацкие мошки. Сон. Такой реальный, что до сих пор не хватает воздуха, но все-таки…
