Когда Галя училась на третьем курсе техникума, родители ошарашили ее своей новой задумкой. Аллочке вдруг пришло в голову, что переезда в райцентр было недостаточно, и новое начало в их с Павликом отношениях необходимо закрепить чем-то более монументальным. Выбор пал на рождение второго ребенка.
– А ничего, что вам по сорок лет уже? То есть пофиг, сколько лет папе, но вынашивать же тебе. Может, надо было раньше это делать? Зачем вам сейчас понадобился еще один ребенок? Да он пока школу закончит, вы уже состаритесь, – высказывала свою настороженность Галя, но Аллочка, как и три года назад, вцепилась в свою идею мертвой хваткой и ничего не желала слышать.
Павлик, поначалу сдержанный, быстро заразился энтузиазмом жены, и вразумить его у дочери тоже не получилось.
– Твои родоки друг друга стоят: уж если че захотели, хрен остановишь… – заметила по этому поводу Мариночка, вспомнив Павликову одержимость приорой.
Беременность Аллочки протекала хорошо только для нее самой, остальных же она доводила до белого каления. Больше всех доставалось Павлику, которого жена страстно хотела видеть подле себя; она жаждала его ласки и заботы, а через пять минут уже готова была избить его любым подручным материалом и посылала ко всем чертям. На Галю это распространялось в меньшей степени, но обстановка в доме не раз наталкивала ее на грешную мысль накрыть подушкой личико мамы, блаженно спящей после очередной истерики. А заодно разделаться и с папашей, зачастившим с приемом сорокаградусного успокоительного и пристрастившимся к прослушиванию Радио Шансон, которое он включал, когда возился во дворе со своей приорой. А возиться с ней он начал чуть ли не каждый вечер, имитируя активную занятость, которая якобы мешала ему прийти на зов жены, заглушавшийся блатными песнопениями.
Осень последнего года учебы Гали ознаменовалась пополнением в семье Гировых: Аллочка родила мальчика. Узнавать пол во время беременности она наотрез отказывалась, свято веря в то, что это девочка. Мать семейства начиталась статей о диетах для рождения девочки и, игнорируя Галины призывы к здравому смыслу, отказывалась есть продукты, которые якобы могут привести к появлению на свет особи мужского пола. Будь Галя немного более чувствительной и склонной к самокопанию, она бы приняла такое рвение мамы родить вторую дочь на свой счет: будто с первой получилось не очень и можно попробовать еще раз. Впрочем, ее не заботил пол ребенка, да и разочарование Аллочки результатом своих мук длилось недолго; она погрузилась в воспитание сына, которого назвали Артемом и который точно походил на родителей больше, чем его старшая сестра. Довольно скоро к Аллочке вернулся былой оптимизм, но не успел Павлик прийти в себя после ее капризов, как наступил черед новорожденного показывать свой характер. Только Гиров-младший решал, когда его родителям спать, а когда бодрствовать, и это шло в разрез с привычным укладом жизни Гировых-остальных. Галя, не выносившая детских криков и детей вообще, сразу заявила, что потакать прихотям маленького неврастеника не будет и пусть Павлик и Аллочка сами скачут перед ним на полусогнутых, раз уж им приспичило вновь поиграться в родителей. Вопли младенца перебивали даже включенную на полную громкость музыку в наушниках, и Галя вновь обратила взор на подушку как орудие потенциального преступления, на этот раз – братоубийства.
Следующие полгода стали испытанием для Галиного терпения: ее раздражали дома и раздражали в техникуме. Пытаясь снять стресс, она вспомнила про существование Мурата, а его долго уговаривать не надо было. Но то ли любовник растерял хватку, то ли стресс был настолько сильным, что прежнего удовольствия от встречи с ним она не получила и от идеи отказалась. Мурат, не испытывавший недостатка в женском внимании, не расстроился и снова спокойно исчез из ее жизни. Галя же пообещала себе дотерпеть до окончания техникума и больше ни минуты не задерживаться в райцентре.
На следующий день после получения долгожданного диплома бухгалтера Галя заявила родителям, что она устала и ей нужно побыть одной. Взяв у них ключи от старого дома, она собрала вещи и вернулась в Ковтнюки, хотя тоски по ним не испытывала и не знала, какого черта там забыла.
Марина была на седьмом небе от счастья, узнав о возвращении Гали. Сама она после школы никуда не уехала и устроилась работать продавщицей. «Сказка» была единственным круглосуточным продуктовым магазином в деревне, хотя ночью посетителей было очень мало: заглядывали разве что за сигаретами или спиртным, но магазинный алкоголь не пользовался у ковтнюковцев большой популярностью, они отдавали предпочтение проверенной домашней продукции местных умельцев. И все же полуночники были дополнительным источником дохода, поэтому в «Сказке» были рады клиентам даже в самый поздний час. Точнее, им был рад хозяин магазина, Анатолий Степаныч, а вот дремавшие продавщицы посреди ночи весьма неохотно подходили к окошку и окидывали посетителя недовольным взглядом. Несложно догадаться, что Анатолия Степаныча не смущали возрастные ограничения, и школьникам в продаже пива и сигарет никто не отказывал. Не сломил добродушия Степаныча и введенный впоследствии запрет на ночную продажу алкоголя, так что в мире усиливающихся «нельзя» его магазин действительно оправдывал свое название.
– Че, достал тебя твой технарь? – ухмылялась Мариночка, встречая подругу. – Хорошо, что я не захотела там учиться.
– А, так это ты не захотела! Я-то думала, что твои родители этого не захотели, – заметила в ответ Галя.
Несмотря на правоту Гали, Мариночка не обратила на ее слова никакого внимания: она столько раз говорила, что по собственному желанию не поехала учиться, что в итоге сама в это поверила, и теперь в обратном ее бы не убедила ни одна живая душа.
Марина помогла Гале привести в порядок дом, и вместе они коротали вечера, когда она приходила с работы. Первое время Галя испытывала удовольствие от перемен в жизни: да, пусть она вернулась в деревню, но зато здесь она сама по себе, никаких больше родительских причуд, никаких детских рыданий и никаких бесполезных пар с необучаемыми одногруппниками-олигофренами. Но она понимала, что рано или поздно придется думать о том, как зарабатывать на жизнь, ведь вечно брать деньги у Павлика и Аллочки или у бабушки (родители Павлика к тому времени уже умерли) она не сможет.
Новость о том, что гировская дочка вернулась жить в Ковтнюки, быстро облетела деревню. Не обошлось и без незваных гостей, приходивших с предложениями помощи и бытовыми советами. Некоторые даже поздравляли с новосельем, хотя о каком новоселье может идти речь, если она всего лишь возвратилась в дом, в котором выросла, Галя не понимала.
– Пора уже вешать табличку на ворота с просьбой меня ни с чем не поздравлять, – сказала она Марине после разговора с очередным посетителем.
В первые выходные после ее переезда к ней заявился Гена Давыденков. Он был на шесть лет старше Гали, и прежде они никогда не общались. Гена был из налицо неблагополучной семьи: его отец, которого все звали Михалычем и имя которого она ни разу не слышала, был одним из тех настоящих ковтнюковских забулдыг, которым непринципиально что пить, лишь бы с градусом. Остальные забулдыги и просто сомнительные личности постоянно ошивались в их доме, напоминавшем проходной двор. У Гены был старший брат, Семен. Согласно общераспространенной версии, будучи подростком, он упал с крыши гаража и ударился головой, после чего поехала его собственная крыша и он получил прозвище Шалый. Непосвященному человеку Сема Шалый мог показаться совершенно нормальным, но периодически его переклинивало, и тогда он начинал устраивать скандал с любым, кто попадался ему на глаза. Матери у них не было, ходили разные слухи о том, куда она делась: кто-то рассказывал, что она была еще более отбитая, чем ее домочадцы, и ее упекли в психушку; кто-то доказывал, что она сбежала с богатым любовником; третьи же говорили, что все это чушь собачья и на самом деле она присоединилась к какой-то секте. Единственной женщиной, которую Галя когда-либо видела в семье Давыденковых, была бабка Гены и Семы. Когда Галя была ребенком, Давыденчиха всегда сидела на скамейке у дома и казалась ей каким-то страшным доисторическим существом. Некоторые особенно суеверные ковтнюковцы верили в то, что она ведьма, и запрещали своим детям приближаться к ней, да и вообще к дому Давыденковых. Но ведьма давно уже отошла в мир иной, и теперь усмирять нетрезвого Михалыча, изводящего всех своими завываниями под аккордеон, и орущего на прохожих Шалого было некому. Гена же свои неудачные попытки как-то воздействовать на отца и брата забросил и позволял им быть самими собой.
