– Сожалею, – огорченно сказала она, – но на моем компьютере доступ к ним заблокирован. Поднимитесь на седьмой этаж, там находится пост дежурных медсестер, думаю, они смогут вам помочь.

– Спасибо, – ответила Элари и проследовала дальше по коридору, набросив на плечи медицинский халат. Когда в белоснежном помещении ты и сам облачен в белое, ощущение, что ты какое-то грязное чужеродное пятно среди всей этой стерильности, отступает на второй план, а потом и вовсе исчезает.

Табло с цифрой «семь» загорелось, и лифт открылся. Элари ступила в коридор, держа накинутый медицинский халат у воротника, чтобы тот не спадал, и двинулась на поиски дежурных медсестер. Девушка внизу подсказала, что тот находится справа, на стороне нечетных номеров, а именно между палатами «семьсот двадцать три» и «семьсот двадцать пять».

Элари медленно шла вперед, разглядывая стоящие у некоторых дверей металлические носилки на колесах и такие же металлические подносы с остатками обедов – видимо, у некоторых пациентов сейчас проводилась уборка. Но не было слышно ни единого звука, будто она пересекала коридор заброшенного дома, а не центральной больницы, в которой ежедневный поток врачей, больных и посетителей порой превышал все известные нормы.

Вслушиваясь, чтобы уловить хоть какое-то движение и присутствие, Элари замедлила шаг. Над головой висели огромные квадратные лампы, рассеивая холодный свет по всему этажу. Некоторые из них потрескивали, и в нависшей тишине этот звук пробирался сквозь одежду и плоть, пульсировал в висках, в костях и мышцах, отрезая собой всякие мысли о любом другом шуме, о лифте, который должен был грохотать, спускаясь вниз, о медсестрах на низких каблуках, стук которых должен был раздаваться по всей площади коридора, о разговорах людей внутри и вне палат и обо всем остальном, что должен слышать обычный посетитель центральной городской клиники профессора Шеффилда.

Стараясь не обращать внимания на какую-то странную чертовщину, Элари следовала дальше. Она миновала палату семьсот пятнадцать, шестнадцать и две следующих, когда лампы мигнули, а желудок вдруг сжался в жалкий беспомощный комок. Подавив желание согнуться пополам, девушка посмотрела на номер палаты, около которой остановилась – три цифры на овальной табличке. Семь, один, девять.

Ей вдруг захотелось зайти туда, наплевав на правила посещения клиники и на любые другие главенствующие здесь правила. Даже не подходя к палате и не касаясь металлической ручки, Элари ощутила в своих ладонях ее прохладу, ощутила плавное движение механизма, щелчок замка и тяжесть медленно поддающейся двери. Кто-то ждал ее там, кто-то, кто знал ее имя и сейчас повторял его все громче и громче, приглашая войти, нет, требуя, чтобы она вошла, чтобы она выбила дверь с петель и наконец оказалась внутри, у измятой больничной койки.

– Вы кого-то ждете?

Элари вздрогнула и обернулась. Рядом с ней стояла молодая медсестра, держа в руках овальный поднос со шприцами и ватой.

– Нет, – Элари покачала головой. – Простите, я плохо вижу и пыталась разглядеть табличку на двери. Мне сказали, что пост дежурных должен быть у палаты семьсот двадцать три. Это дальше?

– Да, вы почти на месте, – медсестра улыбнулась, указала рукой направление и скрылась за спиной Элари. Раздался скрежет подъезжающего лифта, следом – удары каблуков в конце коридора, звяканье инструментов, шум колес на каталках и чей-то смех из палат впереди.

Элари нахмурилась.

Забрав нужную распечатку, она вернулась домой, всю дорогу проведя где-то глубоко в своих мыслях.

^***

Воспоминание рассеялось, когда рядом скрипнул стул – на соседнее место опустился Маркус. Он вернулся из коридора, держа в руке пластиковый стакан с водой. Приняв обезболивающее и опустошив стакан, молодой диакон еще раз поблагодарил Элари и протянул ей пластинку с таблетками. Девушка заметила, что правая кисть Маркуса плотно забинтована, но сквозь повязку все равно проступали какие-то желтоватые пятна, похожие на заживляющую мазь или какой-то другой медикамент.

– Что-то серьезное? – спросила Элари, кивнув на руку диакона.

– Да так, ожегся, – ответил Маркус, пожав плечами.

Вместе с уколом какого-то чувства, отдалено напоминающего сомнение, Элари ощутила кислый вкус на языке, будто откусила половинку сочного лимона, и ей тоже захотелось выпить стакан воды. А лучше целую литровую бутылку, предварительно бросив туда пару ягод малины, чтобы это странное наваждение точно прошло и больше никогда не возвращалось. Она не стала расспрашивать Маркуса о подробностях свалившегося на него недуга, а потому просто вернулась к чтению. К счастью, смысл текста больше не ускользал, и проблем с этим занятием не возникло.

Роджер Силман вошел в кабинет ровно в десять двадцать пять – как раз в ту минуту, когда начинались занятия. Профессор славился своей пунктуальностью и вполне успешно прививал ее своим ученикам: на занятия по латыни никто не опаздывал, вся группа, за исключением отсутствующих по болезни и другим важным причинам, уже ждала его в аудитории.

– Nemo omnia potest scire, – обратился Силман к студентам, садясь за стол.

– Nemo omnia potest scire.

– Верно, но мы с вами постараемся узнать как можно больше, – ответил профессор и достал из своего портфеля стопку тетрадных листков. – Поздравляю, все хорошо справились со вчерашним тестом. Ошибки есть, но незначительные, сейчас каждый получит свое задание назад и сможет над ним поработать, чтобы устранить эти небольшие слабости и закрепить знания.

Роджер Силман хотел поручить раздачу проверенных тестов старосте, но, взглянув на Эдди, понял, что эту идею придется отложить – парень был мрачнее тучи. Пока Дэн развернулся вполоборота и разговаривал с какой-то девушкой, сидящей за его спиной, Эдвард Беккер крутил меж пальцев карандаш и, хмуро сдвинув брови, явно что-то обдумывал. Такое настроение было для Эдди редкостью: учитель знал характер своих учеников, особенно выдающихся, и по возможности старался понять, что послужило причиной их дурного самочувствия.

Силман поручил раздавать тесты другому студенту, а сам обратил взгляд на Элари Браун. Только слепой не заметил бы, что Эдди она небезразлична, хоть тот и всячески маскирует это под обычное желание расширить свою компанию. «Любовь не скроешь», – подумал профессор и, заметив, что место рядом с Элари теперь на постоянной основе занимает новенький, Маркус, понял причину скверного расположения духа старосты группы. Однако здесь он был бессилен и решил просто не дергать помрачневшего Беккера по пустякам.

Блестяще прочитав лекцию в отведенное на занятие время и закончив ее за пять минут до конца, Силман поблагодарил учеников за присутствие, пожелал им удачи, передал ключ от кабинета заместителю старосты, чтобы тот его закрыл, и удалился на собрание кафедры.

Маркус сложил вещи, что вызывало ощутимый дискомфорт в поврежденной руке, закрыл дипломат и вышел из аудитории нарочито неспешным шагом, чтобы дождаться свою соседку по парте. Когда он краем глаза увидел ее за своей спиной, то пальцами правой руки зацепил ручку двери, открыл ее и галантно пропустил девушку вперед, после чего вышел следом за ней на улицу.

Они параллельно спускались по ступенькам. Солнце перевалило на своей колеснице за зенит и медленно клонилось к горизонту. Маркус украдкой поглядывал на девушку, рассматривая ее в море ярко-желтого света. Как она отнюдь не грациозно, а чуть похрамывая на левую ногу, шла, неся небольшой рюкзак на одном плече, а волосы, ниспадающие чуть ниже плеч, волновались и переливались, словно водопад в самый разгар дня. И, казалось, что сам воздух дрожит вокруг нее и сгущается.

В голове словно звякнул звоночек на кухонном таймере. Диакон осекся. Она хромает, подумал он. Едва заметно, но на ступеньках эта особенность была более выражена. И это подергивание воздуха по контуру ее тела, словно сам свет поглощался или рассеивался вокруг нее, оставляя четкий контур в пространстве, словно она и была тень.