Она потрепала его по волосам.
– Значит, сегодня ляжешь в девять. И чтоб не слушал свою бесовскую музыку до полуночи. Идет?
Бенедикт кивнул. Он любил своих родителей и старался быть послушным сыном, никогда не перечил и делал то, что велено. Лишь излишняя вера во Всевышнего его угнетала.
«Ты станешь священником», – пронеслось у него в голове. Бенедикт поднял взгляд вслед уходящей матери.
– Ма, – внезапно выпалил он так, что Джуди дернулась и застыла на месте, после чего повернулась.
– Да?
Бен смотрел на свою мать, чувствуя, как в уголках его глаз начинает скапливаться морская вода.
– Н-нет. Ничего. Я люблю тебя.
Она подошла к сыну, обняла его и поцеловала в лоб.
– Я тоже люблю тебя, Бенни.
Джуди была тронута поведением сына, считая это искренней благодарностью за ее труды и старания воспитать и причастить мальчика к их общей вере.
Но Бен так не думал. Ему было страшно поведать матери о том, что произошло ночью, поскольку он боялся, что она подумает, что во всем виновата его музыка и любовь к рок-культуре. Ему нравилось петь, нравилось учиться играть на гитаре, и он хотел однажды стать известным на музыкальном поприще. Но мать не разделяла его вкусов.
– Не опаздывай в школу, – сказала она и скрылась за углом комнаты; секунду спустя ее голос раздался из зала: – И не задерживайся, у меня для тебя есть сюрприз.
Семь лет спустя
– Я, нижепоименованный… – твердил низкий и властный голос, отражающийся от стен церковного помещения.
– Я, нижепоименованный… – вторили ему с десяток юных и не очень голосов.
– …Проводить жизнь благочестивую…
– …Проводить жизнь благочестивую… – громко и неохотно повторял Бенедикт, глядя прямо перед собой, положа руку на Библию.
– …И Крест Спасителя моего. Аминь.
– …Аминь.
Глава
1.
Становление
Let there be night.
Powerwolf
1
Элари сняла джинсовку, повесила ее на спинку стула и села за двухместный стол, какие стояли по всему кабинету. Место слева было свободно, впрочем, как и всегда, а потому она бросила туда рюкзак и уткнулась в раскрытую книгу, подпирая голову рукой.
Погода за окном была отличной – солнце светило ярко, но не слишком пекло, и упоминание об удавшейся весенней погоде сопровождало почти каждую беседу на улицах города. Особенно везло цветочным магазинам, куда в такие дни заглядывала масса людей, ведомая отличным настроением и желанием улучшить его еще больше с помощью букета белых кустовых роз или горшочных фиалок. На самом деле зима давно отступила, но люди цеплялись за каждый солнечный луч, лелеяли каждое цветущее дерево, будто зимние вьюги могут вернуться и, как настоящий злодей, отнять у них долгожданное и такое необходимое для комфортного существования тепло.
Однако сердце некоторых жителей было отдано пасмурной и дождливой погоде, в какую не обязательно объяснять всем соседям, почему ты так долго не выходишь из дома и не боготворишь снизошедший на смертных солнечный свет. Элари думала, что, если бы существовал клуб круассанов и чая, поглощаемых под шум дождя за окном, она бы купила туда пожизненный абонемент.
До начала занятия оставалось около пятнадцати минут, и кабинет заполнился людьми уже наполовину.
– Эй, привет, чем занимаешься?
Элари подняла глаза. Перед ней стоял Эдди – обладатель самого громкого голоса и самого заразительного смеха из всей группы, непревзойденный любитель почесать языком, а также мастер возникать из ниоткуда и встревать в любой разговор. Он был старостой группы, а потому игнорировать его не представлялось возможным. Элари выдохнула и снова опустила взгляд в книгу, надеясь, что по этому бессловесному жесту он поймет, насколько достал ее за весь проведенный на курсах семестр.
– Привет, Эдди. Давай ближе к делу, ладно?
– Ну, не будь такой занудой, – парень облокотился на соседнюю парту, уперся в нее руками и кивнул в сторону своих друзей, столпившихся у шкафов рядом со входом в кабинет. – Пойдем, поболтаем вместе, мы же, блин, одногруппники. Глянешь на новую татуировку Дэна и…
Нет, решила Элари. Этот тип поймет, что достал ее, только если за ее спиной будет висеть огромный плакат с надписью «Отвали, Эдди». Хотя и здесь никаких гарантий.
Девушка откинулась на спинку стула, скрестила руки на груди и посмотрела на старосту. Тот был одет в свою любимую коричневую толстовку, накинутый сверху черный жилет без рукавов и черные джинсы из грубой ткани с множеством внешних карманов. Темные волосы он всегда зачесывал набок, а виски выбривал – нельзя поспорить, и одежда, и прическа очень ему шли, однако не производили на Элари того впечатления, какое Эдди на них возлагал.
– Знаешь, – сказала девушка, – меня заинтересует, что там у Дэна, только если он набьет на лбу портрет нашего профессора. Или его собаки.
Эдди вскинул руки.
– Понял, понял, ухожу, – он поправил капюшон толстовки и проследовал обратно к друзьям, но на полпути обернулся и добавил: – Но, если что, я… кхм… Мы тебя ждем.
– Конечно, – ответила Элари и вернулась к книге.
Только ее глаза опустились, как двери кабинета тихо открылись, и внутрь вошел незнакомец. Он был одет в черные джинсы брючного покроя, замшевые туфли, черную рубашку с длинным рукавом, заправленную внутрь, и примечательную колоратку, скромно выглядывающую из-под воротника на шее, но все же привлекающую к себе внимание. Щеки парня были гладко выбриты, но синева уже проступала. Серые его глаза медленно и пристально осматривали класс, словно ощупывая каждого из присутствующих.
В руке его был небольшой кожаный дипломат с выцветшим золотым крестом по центру. Юноша стоял ровно, выпрямив спину, внушая всем своим видом непоколебимость характера.
Как это бывает, на новенького сразу уставились все. Или почти все. Исключением была девушка на одной из передних парт, читающая книгу. Юноша слегка повел бровью и тихо хмыкнул, уголок правой губы лишь немного дернулся вверх, но он успел его остановить.
Иронично, что все места были заняты: на спинках стульев болтались пиджаки и сумки, на длинных партах лежали тетради, ручки и книги в красивых ручных переплетах, стопроцентно имевшие занебесные стоимости. И только одно место. Одно. Возле девушки, которая была погружена в чтение так сильно, что не обращала внимания ни на что вокруг. Ее грудь, сокрытая под черной хлопковой футболкой, мерно вздымалась в такт ровному дыханию, как у спящего человека. Волосы были заколоты на затылке, и лишь одна прядь нелепо болталась у лба.
Юноша подошел к стулу, медленно поднял рюкзак за ручку и поставил на ее сторону стола, после чего также спокойно сел, положил дипломат перед собой и открыл его.
– Спасибо, – сказал он. – Маркус.
Внутри черного кейса все было обклеено стикерами разных рок-групп: Pink Floyd, Bloodhound Gang, Powerwolf и много других, о которых заурядный слушатель и не слышал никогда.
Взгляд Маркуса мелькнул быстро по тексту книги соседки и выхватил несколько фраз по диагонали. Он усмехнулся. «Благие знамения».
– Азирафаэль в конце умрет, – сказал юноша, едко усмехнувшись и продолжая копаться в дипломате.
– Сгинь, – лениво ответила Элари, не отрываясь от чтения.
Дверь кабинета хлопнула, и все студенты неспешно расселись по своим местам. Элари, завидев вошедшего профессора, вложила закладку в книгу, закрыла ее и бросила в рюкзак. Маркус убрал дипломат со стола.
Профессор Роджер Силман занял свой стол у доски. Одетый в отглаженную белую рубашку и темно-синий тканевый жилет без рукавов, классические прямые брюки и блестящие туфли, он выглядел солидно и весь будто источал мудрость, наполняющую аудиторию от одного его присутствия. Студенты любили Силмана и уважали его возраст, который, в свою очередь, нисколько не влиял ни на речь профессора, ни на множество захватывающих историй, которыми он иногда с ними делился.
– Nemo omnia potest scire1, – обратился Силман студентам со своим обычным приветствием, и они хором повторили его фразу:
