Глаза привыкли к темноте. Следуя за дочерью по неосвещенному коридору, женщина успевала оценивать, идеально ли закрыты двери дорогих лакированных шкафов, ровно ли стоят кресла, не перекошены ли ковры, картины на стенах и занавески. Придраться было не к чему; служанка хорошо выполняла свою работу, и это немного остудило Мелиссу, которая ненавидела, когда ее поднимают посреди ночи. Особенно по всяким детским пустякам. Воспитанием девочки, как и порядком в доме, вообще должна заниматься Анна, какого черта она спит?
Наконец они вошли в спальню. Мелисса щелкнула выключателем, рассеивая ночную тьму, но Берта так и не решалась выйти из-за спины матери.
– Ну, здесь никого нет, – сказала женщина, зевая. – Возвращайся в кровать.
– Не здесь, мам. За стеной, – дрожащим голосом ответила девочка.
– Хорошо, значит, пойдем туда.
Женщина зашла на кухню, ведя дочь за собой, и тоже включила свет. Их взору предстали стоящие в ряд тарелки, хрустальные бокалы, керамические кружки ручной росписи, множество навесных шкафов, большой стол, стулья с мягкой обивкой – словом, кухонная утварь, стоящая на своих местах, и никого из людей, кроме самой Мелиссы и ее дочери.
– Видишь? Здесь пусто.
Девочка вытирала ладошками мокрые глаза.
– Но кто-то стучал в стену, – она всхлипывала почти через каждое слово, – а потом на кухне что-то упало, и моя кровать, она подскочила, и еще стакан, он…
– Достаточно, Бертани. Когда-нибудь твоя фантазия сведет меня с ума, – Мелисса погасила свет и повела дочь обратно в спальню, попутно объясняя, что видела разбитый стакан, и что тот не соскользнул бы, если бы Берта не была такой неуклюжей и не поставила бы его на самый край стола, который потом сама же и зацепила.
– Приведи себя в порядок, разбуди Анну и скажи, чтобы прибрала пол. А потом немедленно отправляйся в постель, – с этими словами женщина хлопнула дверью детской спальни и проследовала к себе, попутно размышляя, не начать ли запирать Берту на ночь в комнате, чтобы та никому не мешала спать своими выдумками
Остаток ночи Берта провела в своей кровати, накрыв голову одеялом и вздрагивая каждый раз, как повторялись звуки глухих ударов в стену, идущие с кухни. Ей удалось уснуть лишь под утро, с первыми лучами рассвета.
Часы показывали пять пятнадцать утра.
В это же время стук прекратился и больше не возвращался.
2
– Спокойной ночи, Бен.
– Спокойной, мам, спокойной, пап.
– Не забудь перед сном помолиться, – напомнила мать, снисходительно глядя на сына.
– Хорошо, мам.
– Смотри мне, – она погрозила ему пальцем, хотя лицо ее оставалось спокойным и даже миролюбивым. – Бог все видит и все знает.
Родители вышли из комнаты, мягко прикрыв за собой двери. Бен слез с кровати, встал на колени, уперся локтями в матрас, соединил руки в замок и, закрыв глаза, стал читать свою молитву.
– Господи, если ты и вправду существуешь… – шептал мальчик в темноту помещения каждый вечер перед сном, – …пусть мои близкие будут здоровы, бедные перестанут быть бедными, а богатые не будут жадными… – повторял он, наивно думая, что его не слышат.
Тяжело быть сыном глубоко набожной семьи и при этом сомневаться в столь юном возрасте, что седовласый дядя в белой тунике не сидит где-то на облаке и не следит за тобой. Еще сложнее верить в то, что если ты будешь его просить об одном и том же каждый вечер, то именно твою просьбу он выполнит.
Почему, думал Бен, почему именно мою? Ведь так много бедных людей на улицах без домов, так много брошенных животных. Если Бог милостив и любит каждое свое создание, то почему – так? В детском мозгу Бена этот вопрос стал крутиться еще более часто после того, как он увидел, как одного бездомного с ногами синего цвета и червями увозили из главного парка их родного города.
Когда Бен спросил «почему», мать ему ответила, что Господь ниспослал мужчине испытание, за которое (если он его сможет преодолеть) ему откроются врата в Эдем после смерти, а во время жизни – точно воздастся.
Зачем было посылать такое страшное испытание – Бен не понимал. Не хотел понимать. Иногда во сне он видел эти синие ноги, в которых, как в куче с мусором, извивались черви, шевелились, словно слой кожи обрел свой собственный интеллект.
– Да святится имя Твое…
Он трижды перекрестился и глянул на распятие, висевшее над его кроватью.
– Аминь.
Бен забрался в свою постель, прикрылся одеялом и закрыл глаза. На часах было без двадцати одиннадцать. Он надел наушники, включил на плеере альбом Pink Floyd и представлял, как он на сцене рядом с Роджером Уотерсом и Дэвидом Гилмором играет прекрасные сольные гитарные партии. Прошло ровно пять минут, как Бенедикт спокойно сопел, повернувшись к стене.
Мальчик проснулся от того, что он почувствовал, словно кто-то сел на край кровати. Он открыл глаза и глянул на фигуру, сидящую прямо напротив яркого лунного света. Такого яркого, что не было возможности разглядеть лица. Бен подумал, что это отец зашел к нему ночью, но… зачем?
– Пап? – спросил мальчик, протирая маленьким кулачком сонный глаз. – Пап, ты чего? Все в порядке?
Фигура повернула голову и посмотрела на него. Бен понял, что это не папа, и тут же закричал от страха. Ему показалось, что закричал. В тот момент, когда он открыл рот, сидящий-на-краю мягко повел рукой, и голос Бена пропал, как и вера в то, что он выживет.
– Не бойся меня, Бенедикт, – сказал Черный Человек. – Я не тот, кого тебе стоит бояться.
Сердце мальчика колотилось с такой частотой, слово вот-вот разорвется. Его лоб моментально взмок, а тело сделалось каменным, не желая шевелиться. Было страшно. Но Бен не мог отвести взгляда от черной фигуры, чьего лица он не видел.
– До меня дошел слушок, Бенедикт, что ты не веришь в Ангелов и в самого Всевышнего, – мальчику показалось, что говоривший усмехнулся. – Что ж, это твое право, и никто тебя за это винить не будет. Вот только сейчас перед тобой сидит твой ангел-хранитель, – он умолк на секунду, повернувшись, своим полностью черным, как ночь, лицом глядя на Бена, потом мягко, словно по-отцовски положил руку на голень мальчика и сказал:
– Ты все еще боишься. Успокойся, я тебя не обижу, – повторил он. И Бен ему поверил. Он не мог объяснить, почему. И даже если бы он был старше – все равно бы не смог. В один момент ему захотелось верить и любить эту черную фигуру, сделать все, что он ему скажет. Бен расслабился и почувствовал, как ему становится спокойно; словно тепло опускается от бедер к голени, хотя должно было быть наоборот.
– Кхм. Кажется, перестарался, – фигура вновь улыбнулась, но для Бенедикта это скрылось в непроглядной, напущенной на силуэт странника тьме. – Видишь, даже мне еще предстоит многому научиться. Как и тебе, мой милый друг. Чтобы ты окончательно поверил, что Бог есть, я скажу тебе кое-что по секрету: ты станешь священником, хочешь ты того или нет. Твои родители настоят на этом.
Он говорил медленно и добродушно, Бен чувствовал это и, не заметив, как к его телу вернулись силы, начал кивать в знак согласия.
– Я бы советовал тебе согласиться с ними.
Черный человек аккуратно встал с кровати, нацепил на голову висевший все это время на стуле котелок, одернул контуры своей одежды и повернулся полубоком к мальчику.
– Запомни мои слова, малыш. А теперь спи.
Бен рывком поднял свое детское тельце с кровати, выдергивая себя из ночного ни то кошмара, ни то наваждения. Он не помнил всего (кроме голоса), что ему снилось, зато отчетливо понимал, что простыня под ним мокрая и имеет отчетливый запах. Мальчик расстроился. Такой взрослый, целых тринадцать лет, а обмочился во сне. Хотелось плакать.
– Дорогой, с тобой все нормально? – Джуди положила руку сыну на голову и взглянула на его слегка бледное и озадаченное лицо. Уголки губ сына были опущены, и сам он выглядел помятым. Бен непростительно долго молчал.
– Бенедикт, отвечай, когда я задаю тебе вопрос.
– Все в порядке, мам. Просто не выспался.
