Стальной узел еще сильнее стянулся на животе парня, а кости в голенях и бедрах стали мягкими, как пластилин на солнце. Собрав всю волю в кулак, Маркус, полный ощущений, что грядет что-то нехорошее, медленно подошел к священнику.

– Наш прихожанин, раб божий Саймон Деннет. Уже несколько дней врачи борются за его выздоровление, но ему становится только хуже.

Юноша подошел ближе, и ему стало понятно, что за едва уловимый запах был в этой комнате. Пред ним предстал мужчина средних лет, с белой, как мел, и обтянутой, точно на скелете, кожей. Под глазами запали глубокие синяки. Тут и там по всему лицу гноились нарывы, которые прямо на глазах у Маркуса лопались, и из них стекали желто-белые капли гноя. Запах гниения.

Комок в горле вновь дал о себе знать.

– У него рак?

– С его слов, врачи не нашли ничего подозрительного или даже похожего на онкологию.

– Тогда что же это? Корь? Ветрянка?

– Я не врач, Маркус. И Саймон тоже. Его лечащий врач разводит руками, а он сам тем временем угасает, – отец Виктор замолчал, сцепил пальцы в замок, зажав в них четки с распятием, и опустил руки меж бедер. – Я здесь нахожусь почти неделю, каждый день с двух пополудни до четырех, потому что он боится умереть в одиночестве. Он говорит, что чувствует, что скоро умрет.

– Какое отношение я имею к этому, кроме как помощи вам, Отец?

– И я подумал, – продолжал священник, – что, возможно, настало твое время, сын мой. Настало время применить твою Силу в нужном направлении, в нужном русле. Тем более что Саймон один из тех, кто вносил самые большие подаяния нашей церкви.

«Ясно», – подумал Маркус. Он вновь вздохнул и молча подошел к бледному и бедному мужчине, которого ему было искренне жаль. Юноша закрыл глаза, потер руки и подул в ладони, разогревая их. Он ощущал, как в руках медленно, невидимым шаром скапливается энергия, теплая, как мокрый песок, слепленный на берегу пляжа. А потом прикоснулся ладонями ко лбу.

Но что-то было не так. Не так привычно, как это бывало все разы до этого.

Дар целительства юный Лейн открыл в себе годам к четырнадцати, когда его любимый кот вернулся с прогулки с пораненной лапой. Порез образовался чуть выше того места, где были черные, мягкие подушечки, и углублялся настолько сильно, что кожа почти болталась.

Маленький Маркус так сильно переживал из-за любимца, что взял его лапку и хотел подуть, как дула его мама, когда он ударялся обо что-нибудь, и боль проходила. И он подул.

Рана все еще была на месте, но визуально стала меньше, и шерсть с кожей уже болтались не так явно. Животное удивилось не меньше своего хозяина, но все же пожелало быстро удалиться и самостоятельно заниматься своими повреждениями.

Со временем спонтанные всплески врачевания руками Маркуса переросли в целенаправленный и полностью контролируемый процесс. И все последующие разы были простыми и понятными: желание, концентрация, молитва и тепло в руках. А главное – спокойствие. Этот процесс всегда заставлял быть максимально спокойным.

Но сейчас… Сейчас казалось, точно стены комнат начали сдвигаться на Лейна и давить, словно отовсюду на него смотрели тысячи глаз и тянулись тысячи рук, дотрагиваясь своими склизкими от желто-белого гноя и зловонными пальцами. А диакон только и мог, что греть ладони и пытаться сбросить оцепенение и ужас, находящий из ниоткуда. Что-то капнуло на его черную рубашку с потолка. Так ему показалось, судя по звуку.

Маркус открыл глаза и увидел зеленовато-черную субстанцию, отдаленно напоминающую желе. Его рука все еще лежала на лбу больного, а губы медленно шептали молитву, которую он придумал в том же возрасте.

Диакону казалось, что Саймон стал заметно горячее, потому что правую ладонь уже с трудом удавалось удержать на лбу. Лейн хотел было убрать ее, как вдруг что-то вновь упало на его правое плечо. Юноша перевел взгляд, не прекращая шептать, и вновь увидел все то же самое, только чуть в большем количестве и с маленьким пучком волос.

Рука уже не пекла, она горела.

– Маркус.

Юноша посмотрел на источник звука в виде лежащего на больничной койке пациента.

– Печет?

По телу диакона пробежали мурашки, делая его кожу гусиной:

– Ч-что?

– Я говорю: печет?

Глаза Деннета были широко распахнуты, а на лице замерла улыбка, как у собаки, больной чумой: широко растянутые губы и ужасающий оскал. С края его губ стекала слюна, как у умалишенного.

–Я не слы-ы-ышу, Маркус, – протянул он утробным и заискивающим голосом.

Маркус кивнул – и в этот момент Саймон схватил его за руку с таким усилием, словно хотел пригвоздить ладонь диакона к своему лбу.

Деннет засмеялся. Его голос стал еще ниже, а с каждым грохочущим хохотом из его рта вырывались клубы пара и вылетали полчища насекомых. Руку нестерпимо жгло, словно предплечье пронзило раскаленным гвоздем.

– Тогда подними голову, грязный мальчишка! – прокричал пациент, брызжа обжигающей слюной в лицо Лейна.

И Маркус поднял, не в силах противиться приказному тону.

Над его головой висел вверх ногами наполовину разложившийся Отец Виктор. Его сутана была изодрана в клочья, колоратка пожелтела от времени, а на тех местах, где должна была быть кожа, копошились опарыши и жужжали мухи.

– Маркус, мой мальчик, – влажная от гниения рука потянулась к его лицу. Перед глазами диакона были скрюченные пальцы, на которых местами были видны кости.

– Маркус, – сказал священник еще раз.

– Маркус! – гаркнул он. Рука Отца Виктора коснулась его плеча и с силой дернула.

Диакон открыл глаза. Еще раз. А потом осознал, что очень громко стонет, чуть ли не срываясь на крик, руку все так же печет, а на гладковыбритом подбородке ощущается капля чего-то теплого.

Лейн отдернул руку и опасливо прижал ее к груди, словно маленький ребенок, обжегшийся о горячее блюдо. Сердце гулко ухало в ушах и колотилось с невероятной скоростью; если бы в этот момент врач приложил стетоскоп к его груди, он бы констатировал скоропостижный инфаркт.

– Что с тобой, мальчик мой? – спросил священник, кладя руку ему на плечо.

Маркус вытер подбородок левой рукой и увидел красное размазанное пятнышко.

«Что со мной?» – подумал диакон, но в ответ соврал, тяжело дыша:

– Ничего. Такое бывает при особо тяжелых случаях.

По лицу Отца Виктора было понятно, что он не верит ему ни на грош. Но Маркус плевать хотел на это. Все, что ему сейчас было нужно – как можно быстрее выбраться из этого проклятого места и попасть на улицу. Рука болела, но он не подавал вида. Начинала раскалываться голова, как после тех моментов, когда он злоупотреблял своим Даром.

Наружу. Прочь, прочь отсюда, как можно скорее.

– Я могу идти, Отче?

– С тобой точно все в порядке, Маркус?

На мгновение юноше показалось, что лицо священника исказилось, передернулось в сизой дымке и опять стало разложившимся; как правая часть его медленно стекала вниз с остекленевшим глазом, собираясь в зеленовато-синее папье-маше.

Маркус моргнул. Лицо было на месте в привычном виде.

– Точно, Отец Виктор. Я могу идти?

– Можешь. Но перед уходом лучше зайди в сестринскую палату, пускай проверят твое давление – у тебя сосуд лопнул.

«А могло сердце», – подумал Лейн.

– Слушаюсь, Святой Отец.

– До встречи, Маркус. Надеюсь, ты действительно в норме.

«Я тоже», – подумал юноша, но не ответил. Через полминуты он галопом мчался по лестнице вниз, не дожидаясь лифта. Через полторы минуты он вылетел наружу, словно за ним гнались адские гончие, а потом выдохнул, опершись ладонями на колени и сразу же зашипев от боли.

Только сейчас он обратил внимание на свою правую ладонь, на которой уже вздулся внушительный волдырь, как после ожога.

– Что за херня? – прошептал он себе под нос, внимательно изучая руку. – Этого дерьма мне еще не хватало.

В очередной раз, закатив глаза, и поймав себя на мысли, что он слишком часто это делает, Маркус поймал автобус и добрался до своей квартиры. Обработав рану, он, не раздеваясь, упал на кровать и заснул.