- Ты меня втянула в эту ерунду, Латаль, - шипит он агрессивно. – Ты – со мной, всегда со мной, поняла? Не я это решил, ты решила, вот и не отнекивайся. Наглый дух, думаешь, можно влезать в дела людей наполовину? Хочу – участвую, не хочу – не участвую, так ты думаешь? Нет, дорогая, любимая гадкая сущность. Раз ты меня выбрала, то и работай на меня теперь. Обоз с данью отправляется через два дня, и ты должна быть там. Игрушку можешь взять с собой.

Замолкнув, он вылетает за дверь, будто за миг до вспышки пожара, набрасывает капюшон, и слишком стремительно, чтобы не терять в важности, шагает прочь. Ему принципиально удалиться, не дав мне ответить, и я посмеиваюсь, неторопливо возвращаясь к амулетам. Эйрик отложил свои бусы, и глядит на меня с недоуменным ожиданием.

- И что? – спрашивает он сухо.

Я счастливо улыбаюсь, подкидывая горсть монеток к потолку.

- Он знает, что я не посрамлю его перед городничим, - отвечаю весело. – Потому ведет себя так дерзко. Но он знает и то, что платить все-таки придется, и потому заранее зол.

Монетки валяются вокруг, и мы в центре денежной клумбы. Раньше Эйрик скрипел бы нутром от неподобающего обращения с деньгами, а сейчас ему все равно. Он утратил свою отменную скрупулезную жадность, его страсть к наживе остыла до пепла.

- Мы едем в Плард? - уточняет он со скукой.

Я швыряю в него деревянную бусину, и сразу еще несколько. Бусины мягко врезаются в его рубаху, падают на пол, и разбегаются по сторонам, как пугливые жучки. Эйрик не обращает на них внимания.

- Хочешь быть любовником дочки городничего? – я хохочу, швыряя в него кучку чаячьих перьев, но те лишком легкие, и оседают на стол, не долетев. – Раньше полжизни отдал бы за такое!

Он встает из-за стола, устав от глупых амулетов и моего глупого поведения. Одно из перышков все же добралось до него, и теперь белеет на расслабленном плече.

- Хочу, - говорит он тихо, и отворачивается.

На самом деле, он по-прежнему ничего не хочет.

- Плардовцы смели Венавию.

В просторных апартаментах Хальданара чахнет единственная свечка, и мы с ним прячемся в полутьме. Мы пьем холодный мятный отвар, и крепкий маслянистый запах заполняет углы.

Сегодня Минэль сообщила мне, что город на западе сдался на милость победителей, удумавших подмять под себя территории по эту сторону моря, иссушить их и обескровить, сгрести их богатства в свои закрома. Венавия – это огромная земледельческая община, тамошние пахари не очень-то сопротивлялись. Теперь они будут выращивать урожай для Пларда, а Плард пока выберет и сметет еще какой-нибудь город. А потом еще, и еще, пока не сломает зубы о кого-то упорного и удалого.

- Их сожгут, - бормочет Хальданар из своих мыслей, которые совсем о другом. – Не вечно им одним жечь…

До отправления обоза остается несколько часов, и его корежит от всего этого предприятия. Его злит унижение, которое терпит Зодвинг, и еще больше злит то, что я уезжаю далеко и надолго. А еще больше его бы злило, если бы я оставалась. У него в душе хаос – буран, землетрясение, шторм, несварение желудка – все сразу. Он не стал зажигать больше свечей, потому что не хочет меня видеть. Он так сильно хочет сжать меня в смертельных объятиях и целовать до обморока, что не хочет видеть. Я пришла для того, чтобы сообщить о Венавии и попрощаться, а не для того, чтобы мучить его, но все равно мучаю. Мне самой тяжко, человеческое сердце ноет. Мне придется оставить его одного, без возможности спрогнозировать встречу, и глупенькому человеческому сердцу кажется, что я оставляю его навсегда. Мы сидим по разным краям комнаты, и не смотрим друг на друга, а запах мяты такой сильный, что у меня уже кожа будто бы в мятной пленке. Наверное, тут весь интерьер в этой пленке, включая пламя свечи.

- Только не пытайся лобызать меня перед уходом, - ворчит Хальданар, уткнувшись в кружку. – Твои губы опоганены, меня затошнит.

Я вся опоганена, не только губы… Я посмеиваюсь над этой бредовой мыслью, хотя мне грустно, очень грустно. Я не хочу оставлять здесь без присмотра то, что безраздельно мое.

Хальданар вынимает из кармана бубенец, и энергично громыхает. «Перекинься в Доротею» - слышу я его мысль, и перекидываюсь. Мои телеса расплываются по стулу и свешиваются вниз, лохматые угольные брови и усики выгодно оттеняют большие красные щеки, громадная грудь возлежит на шаровидном животе. В декольтированном красном платье я похожа на очищенный от корки арбуз.

Не успевает смолкнуть бубенец, как Тэсса в мальчишечьем образе входит к нам из смежной комнатушки. Вид у нее помятый, но бодрый – она спала, но мгновенно проснулась, как надлежит старательным, хорошим слугам.

- Да, господин? – обращается она кротко, глядя в пол.

Поросенок-заместитель больше интересовался ее естественными отверстиями, нежели чем-то еще, а манерам и усердию ее научил Хальданар. Он оказался требовательным Владыкой, я даже не ожидала.

- Вот твоя новая госпожа, - говорит он хмуро. – Поедешь с ней.

Девчонка не сдерживается – вскидывает глаза. В них – недоверие и слезы, и перечеркнутый шалашик на ее щеке дополнительно перечеркивается соленой дорожкой. Тщедушное тельце слабнет от подлинного горя, и она едва не оседает на пол. Она ничего не говорит и ничего не думает, просто беззвучно рыдает, будто находясь в конечной точке своего существования. Она уверена, что влюблена в прекрасного и сильного Владыку, спасшего ее от Поросенка, и что любовь ее вечна, а преданность самоотверженна. Ей казалось, что у нее все правильно наладилось, что она обрела свое место в мире и имеет какую-то значимость, а теперь обожаемый господин вдруг отсылает ее.

- Не реви, - грубо бросает Хальданар. – Тебе нельзя больше здесь жить. Посмотри на себя – сиськи скоро вырастут, как у Доротеи. Какой из тебя будет мальчишка?

Сквозь туман она думает о том, чтобы обнять его колени и просить-просить-просить, но не решается. Эта идея кажется удачной ее содрогающемуся разуму, и не хватает ей всего лишь капли смелости. Мне все реже и реже бывает жаль людей, а вот ее сейчас жаль. Она такая мелкая во всех смыслах, и всю жизнь лишь катится туда, куда ее пнет ветер.

- Не реви, - повторяет Хальданар еще грубее. – А то выпорю.

У него в шкафу таится роскошный гибкий прут – на случай, если потребуется наказать недостаточно почтительного и усердного ученика, не вставая с места. Тэсса обрывает рев, одним махом затыкая скважины. Она однажды испробовала этот прут, и больше не хочет.

- Иди, собирайся, - велит Хальданар чуть мягче. – Выезжаете с рассветом.

Она вытирает нос рукавом, трагично кивает, и возвращается туда, откуда пришла. Я принимаю свой стандартный облик, и теперь отлично умещаюсь на стуле.

- Не в Зодвинг же ее гнать, - бормочет Хальданар понуро. – Несчастная оборванка на улицах совсем загнется. А тебе как раз нужна служанка - дочки городничих не путешествуют без служанок. Наряди ее в платье и причеши, а то больно уж она страшненькая.

Я ухмыляюсь укоризненно, и говорю с тихой печалью:

- Девчонка влюблена в тебя, а ты к ней так.

Он искренне удивлен.

- Чего? Влюблена? Что за ерунда?

- Какой же ты чурбан, Владыка, - посмеиваюсь я. - Тебе надо в самое ухо крикнуть, чтобы ты услышал.

Он залпом допивает отвар, и отставляет кружку.

- Чепуха это все, - говорит он с какой-то кромешной усталостью, почти с измождением, и на миг сжимает виски ладонями. – Кто кого любит – совсем не важно. Хлеб важен, море, война, власть. Страх важен, боги важны, и снова хлеб. А любовь неважна. Она ничего не решает.

- Говоришь, а сам не веришь…

- Латаль, - обрывает он меня. – Я пообещал городничему сберечь его дочку не ради того, чтобы он стал моим должником, а ради того, чтобы тебя спровадить. Чихать я хотел на политиканов этих, на влияние и прочее дерьмо. Я просто хочу, чтобы тебя рядом не было. И тогда, когда тебя не будет, мне политиканы и дерьмо станут интересны, и гильдия моя, и Поросенок, и боги, и книги. Ты просто уезжай, пожалуйста, Латаль, не мочаль меня больше. Я больше не хочу видеть тебя во всех мошках, птицах, крабах; хочу твердо знать, что ты далеко. Я с ума сойду, если ты останешься здесь, но не со мной.