- Я Лат, - отвечаю привычно. – Можно сделать лодку из бересты и еловых веток. Это несложно, если с умом к делу подойти.

Я важничаю, не имея ни навыка, ни опыта, а жрец бодрится от моих слов, но сразу сникает. Я слышу его мысль, и тоже сникаю. Лес не позволит ему заготовить бересту, ветки, корни и смолу. Лес не подпустит его к своим деревьям.

- А своей лодки у тебя нет? – спрашивает он понуро, глядя в сторону.

Я могла бы украсть. Дело-то нехитрое – лодку от кола отвязать. Но если поймают, стыдно будет.

- Есть своя, - отвечаю солидно.

Жрец вскидывается на меня, как на спасителя.

- Что возьмешь за переправу?

Я совсем раздуваюсь от своей весомости.

- Тебе только на тот берег? – уточняю с толком.

Он пожимает негордыми плечами.

- Ты ж далеко не поплывешь, - молвит печально. – Эх, была б у меня своя лодка, я бы вниз по реке поплыл, может даже до моря.

Никто из его деревни не бывал у моря, и никто из их предков. Эти люди не кочуют. Вот степные племена за горами – те да.

- Отважился бы? – спрашиваю недоверчиво, с усмешкой.

Он встает рывком, и становится таким высоким и видным, что я жалею о своем невнушительном детском облике.

- Эй, юнец, - обращается грозно. – Помогаешь – помогай. Не помогаешь – не помогай. А дерзить не смей, понял?

Я киваю.

- Так что скажешь? – он шагает вперед и заходит в воду, гоня от себя круги.

Я тоже делаю шаг вперед, и наши круги встречаются.

- Завтра будет лодка, - заявляю твердо. – Жди здесь на рассвете.

Он сомневается во мне, но надеется. Вид у него суровый – сомнения и надежды прячет.

- Какая плата? – спрашивает негромко.

Я не могу ничего придумать, и улыбаюсь весело:

- Сочтемся.

Скинуть канатную петлю с кола – элементарнейшее дело. Рыбаки встают рано, но я пришла еще ночью, когда берег пуст. Люди долины никак не стерегут имущество – у них не принято воровство. Они убеждены, то боги жестоко накажут их за лиходейство. На самом деле богиня выгоды покровительствует не только торговле и честному заработку, но и любой прочей наживе. Когда я беру чужую лодку, сущность хищения в обличии лягушки наблюдает за мной из тины.

Лодка скользит по воде с мягким плеском, звезды бледнеют наверху. Я не умею грести, и весло слишком тяжело для моих слабых детских рук. Я гребу с натугой, выбиваясь из сил, передвигаюсь медленно. Мне совсем не нравится это занятие, но мне приятно думать о том, как обрадуется жрец.

Он нетерпеливо ждет в условленном месте. Завидев меня, он машет и улыбается. За плечами у него узел с пожитками, волосы заплетены в косу. Уже совсем светло, когда я добираюсь. Я неловко пытаюсь причалить, и он смеется надо мной.

- Дурной из тебя речник, - сообщает он весело. – Точно в первый раз сплавляешься. Это ведь не твоя лодка, лживый ты мальчишка?

Ему неприятно, что из-за него я краду и лгу, но он не подает виду. Он заходит в воду по грудь, подтаскивает лодку ближе к берегу, и влезает в нее. Я с облегчением отпускаю весло. Мышцы у меня гудят, на ладонях влажно алеют свежие мозоли. Это вызывает у меня досаду. Я не привыкла к неприятным ощущениям тела. Я морщусь, рассматривая испорченную кожу, а жрец насмешливо треплет меня по волосам.

- Ты вообще деревенский, неженка? – смеется он. – Ладно, окрепнешь, успеется.

Он берется за весло, и мы удаляемся от берега. Он тоже не умеет грести, но быстро приноравливается. Руки у него сильные, весло в них играет. На водной глади появляются первые золотинки солнца. Сущность странствий – слуга бога простора и воли – провожает нас взглядом из оболочки утки.

- Так куда мы плывем? – спрашивает Хальданар, разводя тихую воду.

Я больше не зову его жрецом, потому что он больше не жрец. Теперь он отщепенец – человек без племени, бродяга. Для жителей долины отколоться от общины и уклада – это страшная беда. Изгнание для них – худшее наказание из тех, что могут прийти от людей. Но Хальданар совершенно не печален. Он не любит деревню, уклад и свое занятие, не любит богов и духов за то, что те алчны до жертв. Он мечтает попасть в город у моря, который нафантазировал себе, наслушавшись рассказов скитальцев. Он ничего не знает о городе, но представляет его местом свободы, раздолья и изобилия. Он ждет от меня ответа, но я не отзываюсь, потому что вдруг понимаю что-то. Я вижу глаза утки – сущности странствий – и знаю то, что знает она. Она осталась далеко, человеческое зрение не дает разглядеть ее глаза, но я вижу их своим внутренним зрением сущности. Я знала это и сама, но оставляла без внимания, беспечно отвлекалась. А теперь я постигла, осмыслила, вспыхнула разумением… И паника захлестнула меня.

- Нет… - бормочу я, по-человечески хватаясь за голову. – Нет, я не хотела… Нет, о, госпожа…

Не думая о свидетеле, я растворяю оболочку и принимаю естественный облик. Делаю попытку просочиться в Межмирье, и бьюсь в заслонку. Пробую снова, и снова бьюсь. И снова, и снова. Межмирье не пускает меня. Меня изгнали. Заперли в Мире. Это кара за то, что я помогла человеку. Сущности не должны вмешиваться в дела людей - это закон.

Я мечусь по лодке, и она не становится нематериальной. Хальданар не становится бесплотным. Пространство не заполняют сущности. Ничего не меняется. У меня больше нет дома, госпожи, сестер и подруг. Нет ничего моего.

В отчаянии я возвращаюсь в облик мальчишки, сворачиваюсь на дне лодки, и горько плачу. Совсем как человек. Моя грудь содрогается, мышцы обмякли, я хватаю ртом воздух и что-то бормочу, подвывая. Я чувствую, что Хальданар берет меня за плечи и слегка трясет. Он бледен, как рассветное небо, ошеломлен и напуган, но сейчас в нем больше сострадания, чем страха. Он сражен и обескуражен моими метаморфозами, но сейчас он видит рыдающего ребенка и жалеет его.

Когда мое хлипкое тело выдыхается, я повисаю в руках Хальданара, а он прижимает меня к себе. Он гладит меня по голове, утешая, а я вытираю слезы о его рубаху. Я пытаюсь говорить, и слова получаются дергающимися и рваными. Я говорю, чтобы он плыл к морю, и что лодка теперь его. И что я не вернусь домой. И что я на самом деле сущность, или, как называют нас люди, дух. И что меня зовут Латаль. И что ему придется взять меня с собой, и это будет платой за лодку. Я говорю сбивчиво, со всхлипами, и он с трудом понимает меня.

Мы скользим по воде, разрезаем ее носом надвое. Река постепенно становится шире. Иногда она делает невыраженные повороты, иногда по берегам видны деревни. Я сижу на дне, вытянув ноги, полощу пальцы за бортом. Хальданар постоянно наблюдает за мной, в любой момент ожидая диковинный фокус.

- То есть ты можешь выглядеть кем угодно? – уточняет он хмуро.

Вместо ответа я оборачиваюсь ежом, потом стариком, гадюкой, филином, девицей.

- Этот вид мне нравится, останься в нем, - говорит он быстро, пока я не обернулась кем-то еще. – Тебе все равно, а мне приятно.

Я вздыхаю и молчу. Он глядит на шнурок на груди моей рубахи, и заискивающе интересуется:

- А можешь чуть-чуть развязать?

Я вздыхаю и молчу.

В лодке тесновато. Мои ноги теперь длинные, и я сгибаю их, прижимаю к груди, к завязанному шнурку.

- Есть хочешь? – спрашивает Хальданар.

Я качаю головой, вздыхаю и молчу. Он кладет весло, достает хлеб и воду, и принимается за обед. Солнце уже высоко, греет жарко. Кожа Хальданара лоснится от пота. Выжженные решетки, покрывающие его руки от запястий до локтей, блестят крошечными капельками.

- Ваши клейма – такая глупость, - говорю с недоумением. – Это больно и бесполезно.

Он пьет воду из глиняной бутыли, и загоняет пробку в горлышко.

- Не так больно, как знать, что будешь всю жизнь убивать своих соседей, - отвечает он грубо. – Бесполезно? Я с тобой согласен, а традиции Предгорья – нет. Считается, что за решетками жрец укрывается от злых духов в ритуалах. Люди придумали себе каких-то своих духов и богов… - Он вынимает пробку и снова пьет. – А расскажи, какие боги на самом деле? Как они выглядят? Ведь не как их деревянные фигурки?