- Он пишет хуже меня, - бормочет Эйрик, старательно вглядываясь в бумажный лист, водя напряженным пальцем по горбатым строчкам.

Неправда. Почерк Хальданара довольно плох, но он хотя бы похож на почерк. Его буквы напоминают пинки по камням, но буквы они напоминают больше. Его рука уверенна и рьяна, и почти отчаянна. А пернатый пока что пишет так, как надлежит писать человеку, только начавшему постигать сие искусство.

Те два конверта, что Хальданар запечатал в темнице, хранятся у Одеоса со всем почтением. Один из них является Конвертом, и потому хранится под туникой, пропитываясь потом, и оберегаясь подобно сердцу. Внутри у него сокрыто имя преемника – нового Владыки гильдии Зодвинга. Вопреки вековым традициям жреческих рядов, Одеос знает, чье имя внутри. Его любовь, бесценный друг, с коим затянулась разлука, скоро облачится в рубиновую митру, а условие оказываемой чести зафиксировано в письме, которое сейчас пытается читать Эйрик.

Это не условие, а просьба, конечно. Хальданар не собирался покидать тюрьму, он приготовился сгинуть там, и напоследок захотел обеспечить Перьеносцу будущее. Удобное, сытое и теплое, как тому и мечталось. Обеспеченное и комфортное – в лоне респектабельной семьи Одеоса. Надеюсь, многочисленные милые сестрицы и добрая маменька подлечат помятую чудоносную душу. А если они не справятся, то четырехразовое богатое питание, шелковая постель, и звенящий монетами кошель непременно произведут эффект.

Я забираю у Эйрика измусоленный муками чтения лист, и кладу на облезлый стол. Этот постоялый двор надоел мне до колик, к которым сущности не способны. Настолько надоел, что я стала сбегать с него ястребом в деревни долины. Но те мне тоже надоели, как и сам Мир в целом, если говорить откровенно. Мир, в котором я вроде бы развлекалась, а на самом деле выполняла задание бога власти – чужого господина. Обслуживала Лорелию – его Ставленницу. Боги не отчитываются перед сущностями, не посвящают в планы, так что даже Минэль не обвинишь в обмане. Она сама не знала, чем мы занимались, ведя Хальданара – побочную линию. Вспомогательную. И мы не узнаем, чем Лорелия приглянулась богу власти, почему он выделил ее, и ниспослал тот сон, тот контакт с собою. Но мы уже в курсе, что городничий болен, несмотря на свой цветущий пока еще вид, и что вскоре после принятия им титула императора дочь унаследует объединенные земли. И переименует их в Лореос – в его честь. И если какие-то болваны усомнятся, что женщина, да при двух старших братьях, годится для этой роли, их сомнения развеет авторитет Первого Храма. Точнее, авторитет нашумевшей, местами аж легендарной, фигуры у того во главе.

Я ложусь на кровать, вытягиваю ноги. Обшарпанная комната вокруг меня золотится закатом, втекающим в широкое окно. На потолке сидит бабочка, которой лучше бы сидеть на цветке, но она влетела в ночлежку по дурости, а теперь не может выбраться.

- Полежи со мной, - тихо прошу Эйрика.

Он спокойно ложится рядом, вытягивает ноги. Я утыкаюсь лицом в его шею, вдыхаю запах. Его кожа пахнет просто кожей – обычной человеческой, принимавшей ванну чуть менее суток назад.

- Ты не злишься, - замечает он.

Верно. Полагаю, мне надлежит пылать возмущением, кричать, что меня обманули, использовали, отобрали игрушку, наконец. Сокрушаться, что я считала Хальданара своим, а в действительности готовила его для другой. Той, которой его пообещали облагороженным, ограненным, перевязанным бантиком. Но на самом деле подобные переживания сейчас кажутся мне слишком мелкими для моей иномирной, вечной персоны. Я просто поучаствовала в чужом мероприятии, посетила гулянку селян. Примерила забавный маскарадный костюм. Раскрасилась свеклой и сажей, обвешалась бусами из сушеных ягод, погремушками из ракушек и желудей.

- Ты не пойдешь к нему? – Эйрик мягко переворачивается на бок, прижимается лбом к моему виску.

Он сегодня такой ровный, как лесное озеро в рассветном тумане. От его голоса и касаний я ощущаю приятную слабость в пояснице.

Наверное, не пойду. Хальданар сейчас на подъеме предвкушений. Он называет будущую императрицу «Лори», и слегка розовеет щеками, произнося эти звуки. Он еще не восстановился после ужасной тюрьмы - лечится, откармливается, возвращает форму, очищает дух. Он мало думает о безглавом Первом Храме, и об ордах людей на улицах, жаждущих увидеть его лучезарный стан, услышать его приветственную речь. Секретарь Булочка морально готовится к тому, чтобы прийти к нему со смиренною просьбою, и первым преклонить колени. Поскольку нет другого способа разогнать эти грохочущие полчища, да и вообще не едет ныне их храмовая телега. Провалилась в овраг, увязла. Скоро гнить начнет, если не вытащить. Нелегко придется Булочке, но вера поможет.

***

Днем выпал первый снег, а к вечеру почти растаял. Остался в виде редких белых клякс на траве, и глянцевой пленки на брусчатке. Желтоватые пятна фонарного света идут вдаль ровным рядом тротуара. Город озвучен неспешным ритмом конских копыт, поскрипыванием экипажей, болтовней суетливых прохожих в цилиндрах, корсетах и пенсне. На мне темный плащ с капюшоном, лоснящийся от влаги в воздухе. Я иду вдоль подсвеченных витрин, распахнутых кабаков, источающих зычный гам и табачные клубы. Иду быстро, огибая народ, не глядя ни на кого. От холодного ветра ломит веки и шмыгает нос. С живого проспекта ныряю в подворотню, где поверхность под ногами матовая без подсветки, и неустойчивый гражданин справляет малую нужду на стену. В каменном ящике двора выискиваю узкую дверь, обозначенную периметром едва заметного света, пробивающегося изнутри. Меня не манит опиумный притон – я за хорошее вино, и против наркотиков. Но человек, которого я ищу, с высокой вероятностью там, так что придется идти.

История получится долгой. Сначала он станет отбрыкиваться от меня, потом снизойдет до приятельства, но не захочет слушать. Я принесу ему идеи, которые ему будет трудно усвоить. Все эти истории похожи одна на другую. Мне давно надоело слово «слуга», и я заменила его словом «представитель». Я – представитель бога власти в Мире. Я получаю очередное задание, и усердно выполняю его. Веду нового избранного человека к глобальной цели. Мой сегодняшний наркоман – завтрашний вождь революции. Хотя скорее послезавтрашний, если честно. Большие дела редко творятся быстро. А мы с богом власти не спешим – куда нам спешить?