Время медленно движется вперед, и все ползет по плану. Божьи коровки не умеют зевать, и лишь потому я не зеваю. Людям важно соблюсти все обычаи, и они соблюдают. Богам важно знать, что люди готовы к жертвам ради них - что они способны отдавать, а не только брать. Церемония посвящения в сан не предусматривает жертвоприношений, так что никто из богов не заметит ее. Да и я, честно сказать, была бы не прочь не заметить.

Наконец, можно проснуться. Отзвучал очередной гимн, произошло напряженное восхождение на три ступени. Владыка стоит на трибуне, тяжело опираясь на посох. Его колени дрожат под одеянием, митра норовит сползти на лоб, и заместитель то и дело поправляет ее. В мутных глазах стоят крепкие стариковские слезы. Владыке кажется, что это день его смерти, и что вот-вот наступит миг его смерти. Он глядит на бледного страдающего Одеоса, нетвердо стоящего рядом, и завидует ему так, как не завидовал никому никогда. Одеос облачен в белоснежное жреческое, заветный нож закреплен на поясе туники. Ледяной пот струится по его коже, а мучительное счастье носится по жилам. Заместитель притопывает возле них, разрываемый изнутри предвкушением великого успеха. Я переползла с бархата на жемчужину, и могла бы показаться кому-то кровавой капелькой, если бы кто-то взглянул на меня. Внимание публики натянуто до угрожающего треска. Все ждут великоважного заявления Владыки, и тот приступает…

Он делает жест Хальданару, веля подняться, а после – заместителю, веля спуститься. Заместитель столбенеет, его глазки-угольки выпирают наружу. Он так ошеломлен, как будто утром вместо солнца на небо взошло зеленое яблоко. Его маленький ротик, похожий на пупок, беззвучно открывается и закрывается. Владыка гневно повторяет жест, и ничего не понимающий заместитель пришибленно сходит с трибуны. Хальданар равнодушно занимает его позицию, и я ликую всеми пятнышками на своем тельце.

- Сыны мои, - скрипит старый Миродар, не вытирая слез. – Возлюбленные дети мои. В каждом из вас не живет моя кровь, но живет мой дух. Одна любовь моя к богам нашим милостивым сравнится с любовью моею к вам. Наша обитель – только камни и металл, а истинное богатство здесь – вы. Вам я отдал многие лета мои, и отдал бы еще больше, но срок мой на исходе.

Слезы бегут по его лицу, и по многим другим присутствующим лицам. Один из учеников затыкает себе рот кулаком, чтобы не разрыдаться в голос. Божьи коровки не умеют хохотать, и лишь потому я не хохочу.

- Сыны мои, - выталкивает старец из своего спазмированного горла. – Последнее, что я могу дать вам – новое светило. Новый ориентир, который наметит ваш путь по благословенному миру – это мой добрый и мудрый продолжатель – Хальданар из Предгорья, отныне зовущийся Хальданаром из Зодвинга.

Лица присутствующих мгновенно высыхают и вытягиваются в изумлении. Ученик, затыкавший себе рот, застывает с кулаком в зубах. Заместитель, соображающий быстрее других, багровеет от бешенства. Новичок, чужак, приблуда получит митру? Грязный лесной неуч возглавит обитель? Неотесанный дурачок, который никак не может освоить обеденный этикет, получит власть не меньшую, чем власть городничего? Да старый болван напрочь лишился рассудка!

- Понимаю ваше удивление, дети мои, и принимаю его, - продолжает Владыка, тяжело повисая на посохе. – Примите и вы мою последнюю волю. Этот человек – смелый и дерзкий иноземец – поведет нашу гильдию путем развития против пути застоя. Мы – духовенство – образцы и кумиры для людей, мы – зенит людского общества. Да будем же теми, кто не боится двигаться вперед и ввысь.

Он говорит о бесстрашии перед переменами, а сам опасается отпустить посох, служащий ему подпоркой. Ослабшие от волнений ноги могут подвести его, но он рискует. Движением, полным достоинства и торжества, он передает богатый посох Хальданару, и, жестом попросив пригнуться, венчает его голову своей митрой. Распорядитель – глухой, но не слепой и не глупый, без приказаний способствует передаче священной мантии. Публика внизу заворожено отслеживает каждое движение на трибуне. Старик, лишенный всех регалий, поворачивается к бледному Одеосу, и с героически доброй улыбкой говорит ему:

- Вверь же сердце свое Владыке, дорогой новообретенный брат.

Одеос мешкает. Он болтается в густом пространстве изумления, экстаза, боли, усталости, экзальтации, оглушения. Он пьяный без вина, и спящий наяву. Старику приходится повторить обращение, к моему восхищению повторив и добрую улыбку. В полузабытье Одеос опускается на колени перед Хальданаром, и прикладывается своими горячими губами к его прохладной руке. Поймав сигнал, вся публика преклоняет колени, включая старика, а разъяренный заместитель делает это последним. Он не знает о моем существовании, но я чувствую его злобу так, как если бы вся она была направлена на меня, как если бы я была его заклятым врагом. И Хальданар пронзительно разделяет мое чувство.

В апартаментах Владыки есть дверь. Настоящая дверь из досок и шкур, и – о, чудо! – с настоящей железной задвижкой. В этой большой комнате с излишком мебели, ковров и звериных чучел уединенно, как на плоту среди моря. Потрясающее забытое ощущение! Звуки не попадают сюда извне, и не выпадают отсюда наружу. Больше никакого постороннего храпа, чужих шагов и совокуплений; и никакого шепота, сдерживаний и кляпов. Хальданар ритмично движется во мне, долбя дорогу к самым недрам, а я прогибаю спину, опираясь на локти, и выкрикиваю пошлости в поверхность подушки. Обжигающе сочные шлепки окрашивают в розовый мой белый зад, и я истекаю восторгом от того, как быстро невинный жрец освоился в телесных выражениях чувств. Еще недавно он боялся дотронуться взором до моих сокровенных мест, теперь сокровенных мест не осталось и для настоящих, тактильных касаний. Теперь он обожает играть языком у меня между ног, и наблюдать, как выступает блестящая зовущая влага. Обожает прикусывать все, что доступно прикусыванию, и посасывать все, что доступно посасыванию. Его активный рот стремительно становится моим героем.

Пока Хальданар буйствует во мне, я отсутствую в его голове, но при расцеплении наших тел вновь происходит сцепление разумов. Я лежу на чистых простынях, пахнущих солнцем, и слушаю его мысли. Он думает о том, что ему, как и заместителю, позарез нужен личный паж. Я смеюсь над его идеей, и всецело одобряю ее. Я готова переселиться из комнаты слуг в эти покои уже вчера.

- Что он собирается делать? – спрашивает Хальданар негромко, мягко привлекая меня к себе.

- Пока ничего, - так же негромко отвечаю я, мягко привлекаясь. – Он слишком зол, чтобы размышлять.

Заместитель будет точить свои ножи, а я буду за ним наблюдать. А новому Владыке следует назначить нового заместителя.

- Подумай, кого возьмешь в помощники, – предлагаю я.

Он лениво бормочет:

- Мне все равно. Я хочу спать, Латаль.

Я тянусь губами к его губам, проскальзываю по ним теплой дымкой.

- Спи, любимый, - шепчу с лаской, укладываясь удобнее. – Остальное будет завтра.

Утром в хозяйственной не досчитались слуг. Тэсса не пришла за умывальной водой для господина, не пришла на завтрак и на уборку кухни. Ночью заместитель избил ее до полусмерти, вымещая гнев, потому она и не пришла. Теперь слуги ходят понурые и злые – все догадываются, в чем беда. Вчера старик Миродар попытался смазать маслом свое решение словами о развитии и кумирах, но его все равно не поняли. Воля Владыки не подлежит осуждению, и никто не протестует даже в мыслях, но все озабочены, и слугам жалко попавшего под раздачу Тэса. Жрецы перешептываются в глухих закутках, ученики перешептываются в закутках по соседству. Я выгребаю золу из печи, чищу рыбу, ублажаю целебным отваром обугленные руки Одеоса. Наш новый Владыка пока уединяется в своих покоях – не делает заявлений, не дает приказаний, никого не принимает. Старик с утра умиротворен и весел. Груз вины мучил его, страх разоблачения мучил его, нежелание расставаться с привычным постом мучило его, а теперь ему полегчало. На трапезу он явился будто бы даже помолодевшим. Кругленький заместитель буравил его ненавистью за столом, но это не нарушало его бодрость и аппетит.