От тревожного неуюта Хальданара отвлекает гнев. Его хотят купить, да с таким пафосным апломбом, словно он, Хальданар, ждал всю жизнь сего великоценного дара. Ему вдруг хочется сдавить ладонями тонкую шею еще недавно почтенного старца, а теперь – недостойного и скверного старикашки. Ему хочется бросить в морщинистое лицо хлесткие и пакостные слова, прожечь ядом вопиюще презрительного взора, но, вместо этого, его сдвинутые брови раздвигаются, а напряженные губы четко и ровно говорят:

- Хочу.

Колонна света ниспускается на Владыку, и вроде бы чуть приподнимает всю фигуру над песком – это расправляется сгорбленный, сжатый его стан. Его мутные блеклые глаза наполняются мечущимися жидкими искорками. «Спасен?» - думает он с робкой благостью, и, даже не умея читать мысли, Хальданар наливается брезгливостью, как зрелым соком.

- Хочу быть главным жрецом, - говорит Хальданар простенько, будто заказывает пирог в корчме. – Хочу на ваше место, а вы чтоб были моим советником. Правой рукой, второй головой, и всей этой дрянью, что вы там бубнили.

Сказав это, он не выдерживает, и делает поворот вокруг себя. Меж лопаток у него зудит и вздрагивает, а на слове «бубнили» там рвануло резкой болью. Внутри я посмеиваюсь от злорадства. Если бы не гнал он меня погаными тряпками, знал бы сейчас, что ему ничего не грозит. Несуществующие подельники за стенами обители, деля с ним знание, прикрывают его паникующую спину.

Владыка щурится на него недоверчиво, предположив издевку. Деревенский простак, чужеземец и почти незнакомец возглавит духовенство Гор? Что за вздорные фантазии? Это глупо даже как шутка.

- О чем ты толкуешь?.. – бормочет он растерянно. – Я не понимаю…

Хальданар делает отрывистый шаг в его сторону, и тот отступает двумя жалкими прыжками. Белая туника всплескивается золотым отражением заката.

- Умрешь, как ненавистный предатель, или как славный наставник молодого приемника, - говорит Хальданар мирно, без соответствия грозному выпаду. – Думай, старик.

Категорично развернувшись, он шагает прочь – обратным путем, лицом к горам, а не к солнцу. Босые ноги проваливаются в податливый песок, и поступь выглядит не так внушительно, как могла бы, шествуй он по мощеной площади в подкованных сапогах. В голове у него кутерьма, челюсть двигается внутренними рьяными словами. Очевидная слабость Владыки дала ему дерзости; он осознал, что пылким и смятенным переговорам не место там, где можно все решить выстрелом в спину. Он окреп и вдохновился, вспыхнул алчной злобой. «Я сам его убью, - думает он с жаром, шевеля челюстью. – Пусть только назовет меня приемником». Его длинная тень скоро дотянется до нависшей впереди скалы. «В наших деревнях, - думает он ожесточенно, – недостойного жреца заменяют новым. Я его заменю, и проведу Укоренение. Я вскрою ему горло, и смою кровью грязь. Смою грязь!» Чувства бурлят и вздымаются в нем, как кипящее вино. Он идет очень быстро, почти несется, помогая себе рубящими взмахами рук. Белая туника всплескивается золотым отражением заката. «А чем я плох?! – думает он. – Почему не я?! Я буду служить богу гор».

- Я буду служить тебе, бог гор! – кричит он, остановившись, и задрав голову на массив скалы. – Понял ты?!

Он устал, как от деревенских чувственных плясок, но экстаз гулянки гонит его продолжать пляс. «Латаль, мерзавка, - думает он. – Этого ты хотела? Чтобы были почести, власть чтобы была. Таскать тюки в порту ты не хотела. Грузчик тебе не нужен был».

Пустынный берег шелестит прибоем, а уставший Хальданар сидит у кромки, полоща полы туники в зеленоватой пене. Его лицо больше не играет; оно застыло, как то одинокое облако на розовом горизонте. «За что ты Перьеносца любишь? – думает он, и мысль сникшая, как будто сверху вниз. – Ничтожный клоп рядом со мной». Мягкие волны подступают и отступают, как зыбкое и ненадежное удовольствие. «За развратность и жажду наживы любишь? – блекло спрашивает он меня, ничуть не сомневаясь, что я рядом. – За глаза черные и зубы белые? За то, что унижаться умеет?» Крошечный крабик выкапывается из влажного песка, и глядит на него хмуро. Хальданар бессознательно тянется к нему пальцем. Крабик отводит насупленный взор, и вновь закапывается в песок.

- Если со мной что сделают, ты будешь виновата, - говорит Хальданар равнодушно. – И если не сделают – тоже ты будешь виновата. Если я стану Владыкой, у них будет пьяный Владыка, потому что я из-за тебя всегда пьяный. Я бы даже свою деревню не бросил, если бы не ты. Был бы сейчас мертв, как моя деревня.

Хмурый крабик является снова, и Хальданар снова тянет к нему бессознательный палец.

Глубокой ночью в келье Хальданара кружат многоголосые храпы, сопения, скрипы кроватей. Звуки двух рядов келий вьются по коридору, и собираются здесь. На них можно не обращать внимания, отвлекший, но я почему-то обращаю внимание только на них. Звуки совокупления жреца с учеником недавно выдохлись, и мне стало чуть легче. Ученик прокрался к лестнице мимо нашей шторки, убежденный в том, что никем не замечен. До его посвящения остались считанные дни. Он уже почти чувствует себя жрецом, и полностью чувствует себя важным, нужным и любимым. Он счастлив.

Мы с Хальданаром сидим на узкой кровати, привалившись спинами к жесткой подушке, а плечами - друг к другу. Мы сидим так уже давно, и все время молчим. Я теснюсь у стены, он – с краю. Он думает о храпе, ученике, рыбном супе, затупившейся бритве, свече на столе, сущности ремесла, боге гор, морской соли. Его мысли похожи на звенья разорвавшейся цепочки; они просто валяются вокруг без толков и связей. Он не вспоминает обо мне, хотя нам мало места на кровати, и мы вжимаемся друг в друга. Прядь моих волос, забравшись в воротник, щекочет его грудь. Прядь его волос щекочет мою щеку.

- Я не люблю вино, - говорит он вдруг.

Я сразу отзываюсь:

- Неправда.

Он злобно чиркает зубами.

- С сегодняшнего дня – не люблю. Больше никогда не буду пить вино. – Смолкнув на миг, он добавляет с тяжестью: - Мне хватит тебя.

Вспомнив обо мне, он попытался отодвинуться. Двигаться здесь некуда, но его волосы больше не щекочут мою щеку.

- Владыка согласен на твое условие, - говорю я едва слышно, но очень деловито. – Он намерен объявить тебя преемником на посвящении Одеоса. Ты будешь управлять гильдией и Зодвингом. Городской староста слабый, ты сильнее. Он будет слушаться тебя.

Я кошусь на его профиль – такой напряженный, что вот-вот пойдет трещинами. У него болит зуб. Этот чувствительный зуб постоянно болит, когда Хальданар тревожен и несчастен.

- Ты меня погубишь, Латаль, - говорит он мрачно.

Я сержусь:

- Что за ерунда?

- И Перьеносца погубишь, - продолжает он. – Ты такая.

Я гневно пихаю его плечом, и он срывается с кровати, будто я действительно его столкнула. Его кидает к столу, к изящному сундучку на дальнем краешке. Большой обоюдоострый нож – рабочий инструмент и символ статуса жреца – покоится на бархатном дне сундучка. Этот нож Хальданару вручили при приеме в гильдию; его имя выгравировано на рукояти, инкрустированной рубинами. В Зодвинге любят рубины, и вообще все красное. Белый – цвет Пларда, красный – цвет Зодвинга.

- А если я его убью? – цедит Хальданар раскаленным шепотом.

Его квадратный подбородок дрожит, как у ребенка, готового разреветься. Его кидает обратно на кровать, и дрожащий подбородок оказывается напротив моего лица, совсем рядом.

- Ты будешь меня ненавидеть, если я убью Перьеносца?

Темная зелень в его глазах похожа на опасное болото. Я смотрю в эти глаза, не отрываясь, и начинаю чувствовать прикосновение холодной трясины к своей коже.

- Да, - отвечаю спокойно, хоть мне неспокойно.

У меня чувство, будто я подошла слишком близко к вулкану, смерчу, пожару, волчице с волчатами. Подошла слишком близко к чему-то, чем лучше любоваться на расстоянии.

Острие ножа утыкается в ямку между моими ключицами, и я непроизвольно отдергиваюсь. Острие догоняет меня, и неторопливо поднимается по шее, оставляя за собой алую ниточку.