— Мы уже обращались к доктору, — робко вставила мать.

— Венера теперь восходит на рассвете, — сказал профессор Смирнов, не обративший внимания на последние слова Цветковой.

— Ну, так Илюша встает еще до рассвета… Словно его кто будит каждое утро… И сидит у окна… Мы браним его… Гоним в постель… А он встает тихонько, так что мы не слышим…

— И давно это?

— Да так, трудно сказать. Теперь ему восемнадцать. Ну, года три.

Громкий колокольный звон заглушил дальнейшие слова Цветковой. Крестный ход вливался обратно в собор. Словно из другого мира, доносилось отдаленное «Христос воскресе»…

Илюша не молился, а только слушал. Колокольный звон, пение, весенние шорохи — все сливалось для него в одну непередаваемую общую, чудесную гармонию… И внезапно показались ненужными и лишними все эти люди, обтекающие собор. Илюша загасил свечку и вышел из толпы. Далеко уходила налево от собора темная аллея, и никого в ней сегодня не было, кроме весны…

Обычно на скамьях ее прятались парочки, искавшие весеннего уединения, но сегодня их спугнул шум крестного хода. Илюша опустился на скамью и погрузился в сладкое бездумье. Музыка колоколов, Пасха и весна сливались в его юной чистой душе в одно и будили в ней сладкое ожидание.

— Сегодня она должна прийти!

И она пришла.

Легкая, еле осязаемая, скользнула она рядом с ним на скамью. Не пятью грубыми чувствами воспринимал он присутствие любимой, а тонким внутренним… шестым…

Одну секунду продолжалось ощущение ее близости, потом, как всегда, она начала растворяться… таять… Но внутренним ухом уловил он то, чего не слышал ранее никогда:

— Иди за мной!

И ноги стали легки, как два крыла. Оторвались от земли…

Вот уже далеко внизу темная аллея и вливающийся в собор крестный ход, и расцвеченный огоньками старинный купол… И ближе, ближе золотые звезды…

Несутся, в бешеной пляске, навстречу миры, несутся, пропадая далеко позади, звезды, кометы, метеоры. Вот надвигается, раздвинувшийся до гигантских размеров, серебристый серп луны… Бежит навстречу ее неосвещенная сторона: какие-то ледяные горы, застывшие реки, чудовищные пещеры, безводные пустыни.

Мимо, мимо…

И вот уже глубоко внизу блещет ее серебряный узенький серп…

Со всех сторон обняла синяя бездна, усеянная мириадами золотых огней…

О, что это за блеск, что за лучи льются, сыплются, мчатся навстречу!

Венера, Венера!

Как не узнать тебя, царица заката и востока!

Неизъяснимое блаженство исходит от этих зеленых лучей, ласкающих и тело, и душу… И теперь Илюша ясно ощущает, что он — не один! Она рядом с ним, такая же сама яркая, сияющая, как Венера! Первый раз при ясном дневном блеске видит он лицо подруги своих вечеров…

«И увидел я новое небо и новую землю…» Да, новая земля! Неведомые ландшафты, невиданные деревья и цветы… И это новое небо, с новыми созвездиями…

Почему так знакома эта яркая звезда там, в синей бездне?

Ну, конечно, это — Земля! Земля со всеми ее страданиями, с ее гордостью, ее самомнением…

— Милый, ты теперь у меня, на моей родине! Века, целые века ждала я твоего возвращения… Ты не помнишь меня, нет?

Она заглянула глубоко ему в глаза своими искристыми, неземными очами.

— Наши души в один и тот же час вышли из рук Всемогущего Творца… Века носились мы с тобою в волнах вечного эфира, пока не прозвучал нам призыв идти в мир!

Средь бронзовых столбов Атлантиды, залитых блеском горячего солнца, встретились мы впервые на земле. Мы любили друг друга на берегу царственного Нила, воды которого серебрились у наших ног… Арена Колизея была обагрена нашей кровью, когда великий Цезарь бросил нас вместе на съедение львам…

Милый! Разве не помнишь ты, как с именем моим на устах ринулся ты, сам как лев, на толпу неверных сарацин, когда вдали открылись священные стены Иерусалима?

Забыл меня, забыл!

Твоя душа оторвалась от моей, ты стал рабом земли, рабом своего тела…

И великое возмездие совершилось — наши души, созданные друг для друга, были разлучены и поселены на разных планетах…

Но в душе твоей не умерла великая любовь, а только задремала… И, когда я позвала тебя отсюда, послала тебе в луче первый привет — ты откликнулся на мой призыв неведомым тебе доселе трепетом… И вся жизнь твоя превратилась в одно томленье, в одно стремление в недосягаемые выси…

Еще не совершился наш круг. Еще не переполнилась чаша очищающих души страданий… Глубокая бездна разделяет нас… И только в эту весеннюю ночь, когда сгладилась рознь между живыми и мертвыми, когда все возможно, потому что совершено величайшее чудо — победа над смертью, когда вся вселенная, от земли до последней грани звезд, слилась в единый великий гимн воскресшему Христу — можем мы быть с тобою вместе…

Но смотри — солнце взойдет сейчас… Солнце играет лучами, воздавая хвалу Поправшему смертью смерть!

Милый, люби меня… Люби всегда… всегда!

Серебристым звоном прозвучали эти слова и растаяли где-то в зардевшейся вышине…

Шелестели ветви еще не одетых листвою дерев. Где-то в кустах робко крикнул проснувшийся зяблик. Пусто было на бульваре. Проходили только запоздалые богомольцы, несшие узелки с освященными пасхами и куличами. В монастыре, что над рекой, еще звонили, и звон этот плавал в предрассветном воздухе…

На зардевшемся востоке догорала, сияя своими загадочными, властными лучами, белая звезда…

Белая Венера…

Зимнее солнце зашло, но все небо горело еще розовым отблеском заката. Алые блики скользили по льду и от этого он казался каким-то весенним. А между тем, только самое начало марта…

Крепок в этом году лед, сковывающий широкую реку — крепки были и морозы этой рано надвинувшейся зимою. Почти три месяца стояла такая ясная солнечная погода. Много дорожек разбежалось по реке. А по ним тянулись почти сплошной вереницей люди. Туда, за реку. Рабочий день окончился. Все спешили домой. В город шло меньше. Кто живет в центре — на правом берегу реки, презрительно не считает левый берег городом. Там много больших каменных домов, но больше красивых особняков в густых и прекрасных садах. Весной и летом тонет весь левый берег в зелени. Зимой как-то глухо. По всем дорожкам реки спешат люди. На рукавах, ответвляющихся от реки, их меньше. По маленькому рукаву идет женщина. Она одна. Кто спешил — обогнал ее и скрылся уже на берегу. Сзади нет никого. Она не спешит. Идет медленно. Рано.

…Он обещал сегодня прийти. Но сколько раз обещал он это — и как редко держит слово. Да если и придет… Она глубоко вздохнула.

Весь запад горел еще закатом, а между тем, зоркий глаз мог различить там, очень высоко, белую точку — вечернюю звезду. Она привлекла внимание шедшей по льду.

«Вот, говорят астрологи, когда ты, Венера, близка к земле, когда ты в своих домах, твое влияние на человека особенно сильно. Неправда это! Не сердись на меня, золотая! Вот уже месяц, как вижу тебя каждый вечер. И он должен видеть. На закат его окна. Не может он не видеть тебя… Да кто не поднимет глаз на твои влекущие луч и? А все еще так же, как месяц назад… как год… два года…

Не любит… не любит… не любит!

Зачем же встречаемся мы? Ведь знает он — не делаю я из этого тайны, — что люблю его. Горячо и безумно… А он — он ищет во мне одной только дружбы. И никогда, никогда не будет иначе!»

Женщина задумалась, и перед глазами ее поплыли картины минувшего.

Евгений приходит не часто. Но вот, в один, из тех вечеров, что провели они так, вместе, вышла она проводить его до калитки. Надо же было отпереть. И, прощаясь, задержал руку Надежды Львовны Евгений, и стал целовать ее пальцы… без конца… без конца…