В лесу было скучно. Олюся носилась, как собачонка, не давая мне сказать Наде ни слова, мешая даже моему разговору с Федей. Мы сделали привал в моей роще, Олюся убежала зачем-то к морю, и я этому несказанно обрадовался. Но оставить моих гостей и отойти с Надей было неудобно. Да и Надя не согласилась бы. Она очень щепетильно держалась различных мещанских условностей.

Пользуясь отсутствием Олюси, я хотел было подсесть к Наде, но помешала Зиночка: она стала ей что-то рассказывать — нудно и пространно. Я сел около Феди, который взялся смотреть за чайником.

— Ну, Мишка, теперь можешь рассказать о своей новой картине.

Я достал свой блокнот, где был карандашный набросок, и стал объяснять.

Надя подошла и нагнулась через мое плечо.

— Ах, это здесь, — узнала она, — ну, а в каком освещении вы думаете это написать? В таком солнечном?

— Нет, у меня другая мысль. Я хочу написать при вечернем. — И я стал знакомить их со своей идеей. Они слушали внимательно. Что Зиночка не понимает ничего, было для меня аксиомой — да это было мне безразлично. Я знал, что Федя понимает. Знал, что Надя интересуется моим творчеством и понимает его. Я советовался с ней не раз, еще перед тем, как картина бывала закончена.

— Так, говоришь, большая звезда стояла здесь, над рощей? После одиннадцати? Что здесь (Федя оглянулся на солнце) — юго-восток? Да, конечно. Значит, это был Юпитер… Около полуночи он должен быть именно здесь. — Он ткнул пальцем куда то между ветвей. — Он восходит после одиннадцати.

— Пальцем в небо, пальцем в небо! — раздался за спиной его насмешливый голос.

«Уже! — с досадой подумал я. — Не могла остаться у моря подольше». — Но, взяв себя в руки, я сказал любезно:

— Чай поспел, Олюся.

— Отлично, я очень хочу пить! Жажду! Жажду!

— Олюся, помоги мне хозяйничать! — сказала Зиночка, разливая чай.

— Значит, ты хочешь, чтобы в центре картины был Юпитер, а не луна, как предполагал сначала? — спросил Федя.

— Значит, это Юпитер… — словно только сейчас услышал я Федины слова. — В блеске его было что-то такое властное… Таким и должен быть верховный бог. Скажи, это самое яркое светило?

Федя посмотрел на меня с некоторым снисходительным сожалением. Он еще на школьной скамье интересовался звездным небом, а теперь занялся астрономией серьезно: завел себе подзорную трубу, карты, производил какие-то наблюдения, проводя вечера на чердаке, где были окна на все четыре стороны.

— Иногда астрономы-любители делают очень ценные открытия. — любил говорить он и всегда очень возмущался, что я не интересуюсь звездным небом, то есть не интересуюсь в той плоскости, как он.

— Юпитер, милый мой, хотя и носит наименование верховного бога, но все же он не главный в царстве планет. Первая, самая яркая — божественная Венера, то, что ты назвал «утренняя звезда», хотя бывает и вечерней. Юпитер — второй по блеску.

И опять подбежала Олюся, и опять перебила наш разговор.

Я был искренне рад, когда они стали собираться к отъезду. Они решили ехать не последним пароходом, а предпоследним. Зиночка очень боялась ехать по реке, когда темно. Я не стал их задерживать. Все-таки я успел шепнуть Наде:

— Когда же ты приедешь ко мне? Ведь мы не видались так давно!

Надя на минутку задумалась.

— Хочешь, я отстану от них и вернусь сюда? Дорогу найду, не бойся… Ты их проводишь и придешь ко мне. Ведь еще один пароходик пойдет?

Это было похоже на Надю. При всех она стесняется говорить со мною, а когда уедут…

Она придет ко мне.

И останется до утра.

Не в первый раз это будет…

Надя предложила Олюсе собирать грибы, и Олюся согласилась с восторгом. Они разбежались в разные стороны. Было уже не очень рано и к пароходику шел народ. Нади хватились только на пристани. Олюся заволновалась и хотела бежать снова в лес.

— Идите на пароход, Олюся, — сказал я, — слышите: второй свисток. А Надя, я уверен, сидит где-нибудь в каюте второго класса. Вы же видите, как много там народа.

На мое счастье, сегодня приезжала какая-то экскурсия, так что пароходик, действительно, был переполнен.

— А если ее нет на пароходе? — спросила Зиночка.

— Я подожду здесь — ведь идет еще один пароход, и я ее благополучно доставлю, не беспокойтесь. Но я видел, что она шла на пароход впереди нас; разве вы не видели? Она шла лесом, не по мосткам…

— Тогда и я останусь! — крикнула Олюся.

«Вот не было печали!» — подумал я.

Олюся опять выскочила на пристань. Я подошел к капитану.

— Идите скорей на пароход, Олюся: капитан сейчас сказал мне, что больше парохода не будет, — нагло врал я, — идите скорей!

— А если Надя?

— Говорю же вам — она на пароходе!

Третий свисток. Олюся бежит на пароход, заливаясь смехом. Что-то ехидное показалось мне в этом смехе. Неужели она все-таки подозревает?

Ах, Надя, ты не так осторожна, как предполагаешь!

Она ждала меня, как и было условлено, в роще.

— Ну что, искали меня?

— Олюся… Я сказал им, что видел, как ты вошла в каюту второго класса — народа там видимо-невидимо. Тебя не хватятся до самой Риги…

Солнце уже зашло и по свежему воздуху было видно, что уже не лето. Мы долго оставались в лесу. Мы давно не виделись с Надей, и я старался использовать эти минуты.

— А мне кажется, что ты, все-таки, не любишь меня по настоящему, — сказал я то, что давно было у меня на устах.

Какая бы женщина на месте ее не ответила бы горячими клятвами? Но Надя была честной.

— Я не знаю, — сказала она, — мне кажется, что я тебя люблю… Возможно, правда, не так, как я любила его…

Я не знал, кто был этот «он». Имел только предположения. Но не хотел расспрашивать. Как то раз, в та кую же минуту, Надя призналась мне, что начала обращать на меня внимание, когда заметила с «его» стороны какое-то охлаждение. Сначала я был для нее просто своеобразным утешением. А потом занял первое место.

Над нашими головами было уже звездное небо. Они выступали уже на потемневшую лазурь. Прямо над соснами стоял Юпитер.

— Второй по блеску, — сказала она, смотря наверх. Надя слышала наш разговор с Федей.

— Надя, — прошептал я и голос, мой собственный голос, показался мне незнакомым, — это ты про звезду над нашими головами, или… про меня? Может быть, я для тебя тоже — второй по блеску?

Надя посмотрела на меня. И взгляд ее был каким-то загадочным.

— Второй по блеску, — задумчиво повторила она, — второй по блеску… Федя — ты знаешь ведь, что звезды теперь его конек, — показывал мне как-то на закате две звезды. Одна горела ярко-ярко. Она стояла высоко. Другая, тоже яркая, как-то тонула в зеленом небе. Там, где недавно зашло солнце. И эта, на зеленом небе, была Венера… Юпитер был ярче.

Я понял ее ответ. Не поверил ему.

Все небо горело теперь звездами. Тихо было в лесу. Я привлек Надю к себе. Нежно опустил на мох. Манит к себе мшистое ложе.

— Милый…

И вдруг — резко и протяжно — прозвучал там, в глубине рощи, этот звук, что я слышал уже однажды. Крик… стон…

— Оставь! — испуганно вырывалась Надя. — Там люди! Пусти!

Мы встали и пошли молча к тропинке. Наверх. Надя прижималась ко мне, словно ей было страшно.

Молча, слушая море, шли мы домой.

Ко мне.

…В сентябрьской ночи столько же неги, как и в ночи марта…

Я работал, как сумасшедший. Писал целыми днями. И, наконец, картина готова. Я долго смотрел на нее. Сегодня вечером, если будет звездная ночь, пойду в последний раз проверить себя в рощу. Может быть, нужны какие-нибудь детали. Ах, почему нет со мной Нади! Она понимает толк в картинах. Она никогда не скажет: хорошо, если ей что-нибудь не нравится. Она была там со мною. В звездную ночь, когда испугалась звука…

Я стоял посреди комнаты, разглядывая картину, когда в дверь постучали. Это была хозяйка. Я никогда не показываю картину, пока она не готова, никому. Может быть, суеверие… Исключение делаю только для Нади. Но эта картина уже готова. Я не счел нужным закрывать ее. Хозяйка любопытно подошла.