Дело в том, что, проснувшись тем утром, Джу слишком хорошо помнила эту фигуру. Как будто он был более чем реален. Бред, однозначно. Прогоняя от себя эти странные мысли, женщина даже подошла к балконной двери, чтобы еще раз внимательно осмотреться.

Конечно, яркое солнце давно растопило и испарило17 всякую ночную изморозь, покрывающую гранитную плитку на лоджии. Да и как, вообще, игра воображения может оставлять отпечатки ног? Однако в самой середине стекла на уровне лица женщина обратила внимание на какие-то чуть заметные пятна.

Как будто именно здесь кто-то трогал поверхность давно немытыми пальцами, старательно выписывая незамысловатый узор. Впрочем, показалось, ерунда какая-то.

И вот именно в эти последние минуты полета Джу поразила объясняющая все события очень простая мысль: ведь те самые стекольные разводы практически точно совпадают с многохвостыми следами детонации18 их космического корабля на чистом Калифорнийском небе. Которые она воочию наблюдала перед собой прямо сейчас…

…От ощутимого внутреннего удара Карина вздрогнула и проснулась. Странный и неприятный сон-катастрофа не отпускал женщину. Но она настойчиво гнала сознание от грез к реальности. А здесь, наяву, перед глазами зрительницы все так же мелькали кадры круглосуточного новостного канала. Электронные часы в нижнем правом уголке экрана успели прибавить только сорок минут.

Вдруг очередной сюжет заставил ее даже приподняться. Беззвучная телевизионная картинка возвратила Карину в еще недавние события – корреспондент как раз находился на месте покушения на ее мужа.

По ту сторону ТВ-камеры на берегу реки опустились ранние сумерки. Подписи под изображением не оставляли сомнений: «Совершено покушение на успешного бизнесмена».

Опять закружилась голова. В этот момент дверь операционного отделения приоткрылась и из нее медленно вышел усталый широкоплечий человек в медицинской форме бирюзового цвета. Тот самый, что оперировал Алексея.

Оттенок одежды показался женщине настолько глубоким и ярким, что она даже зажмурилась. Мужчина провел ищущим взглядом по коридору и направился прямиком к Карине. Взял ее под руку и оглушающе тихо произнес: «Сделали все, что могли…»

Конец первой части.

Отбивал он тогда поклоны и радовался. Красив был храм, величественен. И внутри, и снаружи. Благороден и статью поражал. Совсем еще свежий после постройки полукруглый бельведер19 с колоннадой на входе в храм, которая украшала исполненный величия курдонер20, образующийся двумя плавно загнутыми крылами величественного здания.

Слева – богадельня, справа – больница. А по сути, дворец странноприимный. И всем счастливо. Словом, вертоград21 божий на Земле. Определили сюда монаха аккурат на время его отдохновения от дальних путей-дорог.

Чудо это было аккурат несколько лет назад возведено по поручению, благословению и средствам Его Сиятельства обер-камергера, действительного тайного советника, сенатора, графа Николая Петровича Шереметева. Красиво-то как!

Впрочем, каждый шаг благословенного Дадания по гулким коридорам Странноприимного дома давался ему с трудом. И причины были. Это и долгая, почти крайняя усталость, накопленная им за несколько лет его пути к святым местам и обратно.

И особый настрой, резонанс душевных струн, связанный именно с этим местом Москвы. Вернее, с его создателями.

Ведь дом сей был от фундамента до макушки золоченого креста пропитан чувствами благородными, яркими, которые то и дело выплескивались на чуткую психею22 инока. Построенное в память жены графа и по светлым делам ее здание в каждой крупице содержало этакое мужнино признание любви и нежности к своей законной супруге.

И еще что-то, но уже мучительное, как-то напрямую к тому привязанное. И понял тогда Даданий, что вдругорядь23 этот сложный вопрос повторился, олицетворил выбор между долгом и подолом.

Что вспомнилось тогда? А вот тот его разговор с Павлом, самодержцем российским, загодя до смерти его. Сказал ему тогда монах, почти ничего не скрыл. И сейчас вот вспомнил, как звучало: «Войдет в твой дом предательство. И будет оно построено на многом: ненависти, трусости, зависти и любви».

Все в тот момент было их величеству почти понятно, кроме последнего. Хотя именно от слов про любовь и очень они разволновались, желали подробностей. А вот как раз про это сердечное притяжение и умолчал вещий инок, сославшись на туманность видения. Но куда уж любви без предательства и, напротив, вероломного переметничества без большого амурного обожания?

А держал он рот на замке из-за сложности чувств к событиям, персонам и причинам их вызывающим. Оно и понятно: видел он тогда в наваждениях своих подложный документ по любви справленный. Сама по себе грамота, конечно, предательством не была и вероломного ничего не содержала. Делался этот лист исключительно для соединения двух сердец, давно друг для друга предназначенных и долго друг к другу идущих.

Суженая графа, бывшая крепостная Прасковея Ковалева по документу сему подложному из рода польских шляхтичей Ковалевских выходила, а значит, и к замужеству своему предстоящему неким основанием для оного имела.

Иначе говоря, для дворянского звания предпосылки содержала и с будущем мужем своим, как с равным в брак вступать смогла бы в случае благословения государева. Да только муж ее, будучи для своенравного Павла I и ранее другом детства, и ныне обер-гофмаршалом, все-таки этого дозволения выспросить не смог. Несмотря на близость и живой интерес.

Друг Павлуша смотрел на эти просьбы как на крайнюю степень чудательства и пример непристойности для подражания молодежью. Тут-то и началось предательство и любовь. Что двигает любовь против долга? Или не сравнимые вещи это, в разных плоскостях существующие?

Поди узнай, коли такое случается. Даданий понимал, что сподвигло графа, который наблюдал, как медленно, но шаг за шагом стихает, замирает здоровьем под напором наследственной чахотки его бедная любимица. Ведь знал монах, каково это, когда от мора твое второе «я» уходит. Вот и здесь, на деле ведь жена, но волею законов державных все еще приживалка.

Дурной или хороший свод письменных и фактических уложений не позволял человеку, в десятку наиважных в государстве входящих, себе счастье и путь в блаженство обеспечить. Ну не увозом же жениться, ведь не из чужой деревни девку украсть. А потому обратил граф свой взор на того, кто его от недомолвок и двуличия положения избавить может – на наследника всероссийского Александра.

И ведь как вышло: сам-то Николай Петрович вроде в перевороте не участвовал, а ведь понимал многое и так в итоге другу своему по детским играм Павлу, чуть позже от рук заговорщиков погибшему, ничего про беду, им вполне ожидаемую, не шепнул.

А вот Прасковушке своей, думается, пару лет жизни этим прибавил, да и своего наследника рода Шереметевых увидал. Ведь рано ли, поздно ли, а получил он от императора нового Александра под номером первым весточку, где тот так и писал Его Сиятельству, мол, сенатор и граф Шереметев властен жениться, когда и на ком захочет…

Тяжело вспоминал Даданий сей факт, давно и раньше всех им познанный. Ведь каждый раз в стенах здания Странноприимного, где имя Прасковушки Жемчуговой-Шереметевой в каждом углу видится, понимал монах, что так граф не только возвеличивал свою так скоро ушедшую жену с ее душой светлой.