2 Тарелка пустеет – Дети мелют за обе щёки. Мелеет постели Заводь, тобой прощёлкана. Я не злюсь на неё, Сама теперь стала шёлкова. Каберне-совиньон. Глоток от шока. 3 Разбираю медленно наши каменные завалы. Темнеет лицо имени Земляного Вала. Какой сейчас именно камешек проглотить? Перекрыты пути дыхательные, как прочие все пути. Уходи, уходи, как от Спаса до Спаса август. Бьётся где-то в груди ледяной некрасивый палтус. «И что-то вдруг переменилось…» И что-то вдруг переменилось. Ничто не предвещало, но… Такая малость – эта милость, А неохватна всё равно. Такая радость – эта редкость, Что глупость, кажется, каюк!.. Но этот страх и эта ревность Сродни качанию кают. Всё выше тянутся канаты, И якорь ест речную мель… Дороги, словно каганаты, Пленили нас отсель досель. Отели – городские сводни – Раздели нас от сих до сих, Так что по самое сегодня На теле только этот стих. И ты читаешь аккуратно, Боясь помять и повредить… Я до сих пор смотрю обратно, А вижу – только впереди Вдаль убегающие рельсы, Вагона длинные бока. Похожи на седые пейсы Из этих окон облака. А их количество примерно Приводит сумму наших лет. Я твёрдо знаю, что бессмертна. Вот справка. То есть мой билет. «Смотри, какая темнота, гляди, какая тишь!..» Смотри, какая темнота, гляди, какая тишь! Нестрашно ночь большим котом прозрачным животом Легла на ноги, и покой – неважно, что потом… Конечно сильно, больше всех, о чём ты говоришь. Наверно, завтра будет снег, и весело, и лёд… Нет-нет, я больше не кричу, мы больше никогда. Пить? Погоди, вон там стоит на тумбочке вода. Что там за форточкой гудит? И правда, самолёт. Да, златоглазки говорят на древних языках. Одна из них моей сестре приходится кумой И ближе к лету прилетит в Москву и к нам домой. Да знаю я, что ты стоять умеешь на руках. Я посмотрела бы сейчас, как ты на них лежишь. А может, всё-таки сама? А я на кухне там… Ну ладно, ладно, я ложусь, не надо, перестань. Конечно сильно, больше всех, о чём ты говоришь… «Ладонью тянешься к воде…»
Ладонью тянешься к воде, Бесстрашно за борт свесясь. А у меня был трудный день И будет сложный месяц. Блестит как звёзды чешуя, Цепляется к одежде. Мне дочь сказала: чаще я Грустна, не то что прежде. Я показательно смеюсь И громко улыбаюсь. У вас зашкаливает плюс, Подкашивает градус. А я пишу по существу (Ещё бы не мешали…), С балкона трогаю листву, Поёживаясь в шали. И представляю Даламан. А в это время снизу Узбек площадку доломал С напарником-киргизом. Я так и вижу Сарсалу, А может быть, Сарсáлу. Мне завтра снова в кабалу, Хоть и заколебала. Венчает стаксель левый борт, И женщина – на правом. Бежать с пакетом – тоже спорт, Особенно с оравой. Там «тузик» нá воду встаёт, Тут в тазик льёт из крана… Но где моё, а где твоё И чья больнее рана? «Волки целы, овцы сыты…» Волки целы, овцы сыты, Сверху дым висит. Я теряю лейкоциты, Господи, спаси. Анемичная, глухая, Захожу в метро. Капилляры высыхают, Сушится бедро. Змеевидная полоска За моей спиной. Тело выцвело при носке, Но ещё со мной. Да, я знаю. Нет, не очень. – Доктор, почему? Вены целы, между прочим. Примете? – Приму. – Доктор, док, я догадалась (А иголка – вжик-с!), Просто я сдаю анализ Как зачёт на жизнь. Мне не жалко глупой крови – Я ведь сдам зачёт?.. Вот, возьмите на здоровье Миллилитр ещё. Лишь бы целы, лишь бы сыты И никто не бит. Если тело моё – сито, Дайте, доктор, бинт. «Помоги себе помочь…» Помоги себе помочь. Поднимись, надень Серьги длинные, как ночь, Чёрные, как день. Червоточиной молчи, Сонно голубей И кроши на кирпичи Хлеб для голубей. Покорми свою ладонь Платьем шерстяным. Только кажутся бедой Песни шестерых. Всё сливается за так, Дыбится вода. Серьги звякают за такт – В чём же тут беда? Платье волнами лежит У твоих колен. Они плавали во лжи, Получили крен. Только отработай взгляд, Да поможет Бог, Если уши заболят От таких серёг. |
