— Если ты запрешь меня, я погибну…

Она еще говорила, а он уже отпустил ее плечи. Никогда гном королевского рода, рода Дурина, не принуждал женщину.

Торин много скитался, и к человеческим женщинам привык относиться просто. Очень просто. Вдовушка, давшая ночлег. Трактирщица, не взявшая платы за ужин. Король-под-горой бродил по свету, скрывая свое имя и лицо, и мечтал только о горе. Устроил свой народ в Синих Горах… отстроил Чертоги Торина, и снова ушел — к своему Эребору.

Вот Эребор.

И вот человеческая женщина. С желтыми драконьими глазами.

Ольва Льюэнь.

Она извинялась за то, что не смогла полюбить. Тихо-тихо положила руки на плечи Торина, уткнулась лицом куда-то в шею около уха и расплакалась в его густые волосы. И Торин одолел жадность.

Тяжелые руки гнома легли тогда на ее плечи — нежно, почти невесомо. Он стремился успокоить. Ее. Человеческую женщину.

Отпустил… сделал полшага назад, и вышел к парапету, глядя на пустошь, озеро и город.

— Слышал от Дис, ты собралась в Дейл?

— Да.

— Барда навестить?

— Торин, ну что вот мне Бард? Я же теперь знаю. И ты знаешь. Сойдет снег… вернется Синувирстивиэль.

— Ага, так, значит, что-то все же было? В разведке, не иначе…

Тогда он решил дать ей бляху и покровительство Эребора. Она будет его — хотя бы его подданной. Тогда она говорила о Враге. О своей с ним связи. Они беседовали на балконе, и затем отправились в его покои. Просто говорить. О бое, о мире, из которого она пришла. О драконах. Об эльфах.

Об эльфе.

— Торин! Жив ли Трандуил?

— Ольва… это холодный, бессердечный негодяй, который легко обрек на гибель и муки целый народ. Мой народ…

— Торин! Жив ли Трандуил?

Слова Торина не помогали — она хотела узнать только о нем, о несносном, надменном гордеце.

Торин крепился. И снова объяснял.

И опять:

— Так он жив?

Наконец, поговорили. В висках Торина бился алый, болезненный пульс; узбад желал проводить ее отсюда… проводить и с силой захлопнуть дверь. Дать себе время подумать.

Девушка, выпившая бокал сладкого королевского вина, двинулась к выходу… запнулась. Начала падать.

Торин едва успел ее подхватить.

Остановился в нерешительности.

Бережно уложил на свое ложе.

Пригладил широкой ладонью лоб — холодная испарина… сердце бьется неровно, странно. Странная Ольва, странная иноземка Ольва Льюэнь. Посмевшая присвоить короля.

Душа узбада рвалась; дверь приоткрылась — Дис. Шепнул — не заходи и не пускай никого. Мне надо отдохнуть. Пусть не ломятся попусту.

Свечи, драгоценные свечи белого воска ровно горели. Торин, отлично видевший в темноте, затушил две из трех. Хватит и этой. Ольва вынырнула из забытья, что-то пролепетала, повернулась на бок, и уснула — вот уже честно, так сладко, словно была уставшим ребенком. Торин тихо перевел дух. Натянул на девушку тонкое покрывало. Собрался выйти… и остался возле. Подумал. Скинул сапоги, растянулся поверх одеяла и простыней. Заложил руки за голову.

Не быть эреборской королевой человеческой женщине. Ни один из гномьих родов не поймет; только обрели Аркенстон, только обрели гору — и такой позор.

А что же делать с сердцем? Поначалу-то казалось, все проще.

Поначалу.

Узбад приподнялся на локте, нагнулся. Ткнулся в шею, пощупать губами пульс. Дышит ровно, глубоко. В ответ на поцелуй что-то пролепетала — только он не расслышал, что.

Проснется, снова поговорю.

Торин же видел, как она обнимает его, как тянется. Как трогает пальцами его тяжелые волосы, прошитые сединой. Не может не быть такой тяги без причины.

А то и настоять. Вот сейчас. И уже оставить возле себя. Пусть и не королевой, пусть. Наследников Фили с Кили наделают. Ну, ладно. Один Фили.

Снова повернулась. Огонь мешает? Торин задул свечу, но продолжал видеть ее лицо, сомкнутые ресницы, открытую шею. Иноземка… Ольва Льюэнь.

Не утерпел. Долго смотрел — пляшущее пламя больше не тревожило ее веки, и сон углубился.

Нагнулся и поцеловал. Легко, не пугать, не будить.

Она поймет, что в эльфах нет жизни. Каждый из них помнит такое количество весен, что запутался в том, что истинное, что нет. В них нет пламени. Они красивы, но бездушны; они смотрят на море, смотрят в грядущее, видят обещанное им вечное блаженство — блаженство в звуках арф, в прелести невянущих цветов. Пока жива Арда. Блаженство в полной остылости чувств, когда уже не к чему стремиться. Некого искать. Она поймет.

Отпустил губы — и Ольва прямо в его короткую бороду сквозь сон пролепетала:

— Трандуил…

Торин отпрянул. Да не может быть.

Поправил подушку, покрывало. Сделал круг по опочивальне, мягко, без сапог. Подумал, не отнести ли деву в ее комнаты. Перерешил. Снова вернулся.

Сел, наклонился. Мягко провел рукой по щеке. И снова в ответ Ольва всхлипнула:

— Трандуил… я не могу… без…

Торин запустил обе руки в волосы. Балрогова магия, магия — бездушной твари, морготовой лесной феи. Зачем ему Ольва? Однако же требовал, требовал — прислал гонцов. Вынь да положь ему Ольву!

Узбад откинулся на ложе, сцепив руки на груди.

Ольва спала долго — он и сам успел раз или два задремать. С пустотой в душе, не думая особенно ни о чем.

Какая роковая ошибка.

Какое проклятие. Для них — всех троих.

Наконец, девушка завздыхала, зашевелилась… Торин щелкнул огнивом и запалил свечи.

Смотрел.

Затем, видя, как смущена и напугана Ольва, сел и молча принялся обуваться.

Она неловко, резкими движениями попробовала разгладить ткань платья, но спохватилась и тоже обулась, отыскав в отблесках огня сапоги у кровати.

Встала, пытаясь поймать равновесие; Торин подошел сзади, набросил на ее плечи накидку, и мягко повел, не давая падать и ушибаться о мебель. Распахнул дверь, вывел ее в коридор мимо двух гномов-стражников, которые теперь круглосуточно находились при его покоях, и проводил по галерее — к ее собственным комнатам.