— Она не поверит.

— Тогда у вас есть лишь ее тело, — сказал Ома. — Вы можете брать ее так, Хозяин. Хотя, возможно, она и не заметит. Кто угодно из ваших слуг может брать ее — а вы будете любоваться. Так бывало и ранее, мой лорд. Так можно сделать и теперь. Это мягкая, послушная игрушка, которая хоть на что-то, да отзовется. На боль. Здесь сумеют сделать больно. Агнир…

— Огненный орк занят в осаде. Он руководит войском, — недовольно сказал Майрон. — Ты сам нацелился на нее, и, возможно, я дам ее тебе. Но… если не теперь, то через год она оживет. У меня много времени. А умереть я не позволю ей, даже если она снова попытается перестать есть и пить.

— Я — нет, мой господин. Мне не интересно тело без искры того духа, который бился там, и теперь так глубоко заперт, — сказал Голос. — Я не возьму тела.

Пальцы Саурона легли на темные волосы, чуть сжали.

— Верный пес, Ома… верный. Я хорошо тебя вымуштровал. Но я знаю тебя. Она не могла не разбередить твое сердце. Твое гордое сердце. Гордое, но покорное мне… покорное. Так ведь, Ома? — пальцы сжимались и отпускали густые пряди волос нуменорца.

— Я хотел бы сейчас разбивать эльфов и надменных рохиррим, и гномов — там, у стен крепости, у подножия Амон Ланк, — горько сказал Ома, сгибаясь под давлением длани Саурона. — Я не хочу быть только ее тюремщиком. Но…

— Что?

— Хозяин… любые пленницы. Гномки, эльфы, люди. Вот здесь, возле ее покоев, где вы сохраняете ваш прекрасный облик. Отчего только она? Вы можете насыщаться так разнообразно, как только пожелаете.

— Понимая, что моя телесность при этом зависит всецело от единственной драгоценной женщины? — усмехнулся Саурон. — Нет, Ома. Мне интереснее заниматься восстановлением Барад Дура, пока эти глупцы бьются о крепость, которая мне не очень-то и нужна. Истинная мощь в Мордоре. Ангбанд пойдет на соединение с Мордором и Морией, а потом — к побережью, сметая глупые гордые городишки и королевства людей. А Ольва… она пробудится. Ты говоришь, черные лабиринты? Иногда блуждание во тьме изрядно обостряет зрение.

Саурон шагнул прочь от двери, и контур его тела начал смазываться, словно сдуваться сквозняком; дракон жадно потянулся навстречу этому едва видимому шлейфу слияния.

— Голос, — сказал темный майа, и тон его речи был задумчив, — ты можешь поиграть в Ольву. Я не брезглив. Я думаю, и впоследствии, когда она сделается Владычицей Мордора, мне придется оставлять ее надолго — и я предпочитаю знать, с каким конкретно рабом ей будет не скучно. Я не спрашиваю, Ома. Я приказываю.

— Слушаюсь, Хозяин. Могу ли я…

— Что с волчицей?

— Бурая варжиха с белой отметиной, Хозяин. Пока я держу ее отдельно от других варгов. Учуяв в ней жизнь эльфинита, ее могут растерзать, — сказал Ома. — Ей нет пути обратно в стаю. Хотя она чрезвычайно сильна, ловка и умна. Вожак сделал достойный выбор.

— Отменное мясо, Ома.

— Да.

— Мяса эльфов пока нет, но его доставят, Ома.

— Да.

— Пока что…

— Оленина, кабан, зайцы, мой Хозяин.

— Отлично. Как ты пометил ее?

— У нее разные глаза, темный и голубой. И я сжег ей одно ухо, на треть. Ее трудно спутать с другими варгами.

— Хорошо… хорошо…

Силуэт Саурона почти пропал.

— И, Ома… если ты считаешь, что она поверит тебе… если ты сможешь сделать пленницу… поживее… ладно. Будем считать, что в этот раз ты дал мне совет, который я выслушал и счел разумным. Опиши ей будущее принца. Будущее наследника Барад Дура, повелителя Мордора, моего приемного сына, который был зачат вне брака, освященного традициями, человеческой женщиной от эльфийского короля, и который родится от плоти варжихи. Попробуй. Хуже не будет.

Дракон зевнул и его глаза зажглись лиловым пламенем.

— Развлекайся, слуга… я чту твое стремление отправиться в бой, но нынче твой бой — тут. Ты понял меня?

— Да, Хозяин.

***

Ветка давно не вполне понимала, спит она или нет. Факелы, масляные светильники и свечи теперь меняли реже. Единственный крохотный огонек давал лишь отблески на камнях, и если раньше Ветка сновала тут по кругу как любопытная лисица, то теперь девушка лишь лежала неподвижно, то открывая, то плотно смеживая веки.

Саурон всегда являлся к ней нагим, но теперь над кроватью высился черный шипастый силуэт.

Доспехи.

— Мы забросили наши занятия, девочка, — сказал нуменорец, усаживаясь. Как и раньше, он завязал лицо черным платком, снял шлем; покалеченный орк добавил света, и ушел прочь. — Ты ведешь себя неразумно.

Ветка скосилась.

— Майрон, прекраснейший Аннатар Аулендил пытается быть добрым к тебе.

Ветка молчала, даже не облизывая сухие и давно растрескавшиеся в кровь губы.

— Я скажу тебе простыми словами то, что ты понимаешь и так, — Ома неспешно снимал латные перчатки. — Тебе не умереть. Твой Хозяин, который готов покориться твоей воле… готов… если ты правильно себя поведешь… некромант. Он может делать неживое — живым. Он может… разные вещи. Вспомни, как ты засыпала — и просыпалась полной сил и красоты, даже после самых неприятных… травм. Повреждений плоти.

Ветка подняла голову.

— Властью некроманта не сделать живым камень, — продолжал Ома, положив теплую руку на узкую спину с торчащими лопатками и позвонками. — Но то, что некогда было живо, может жить снова. А то, что живет, может с помощью темной магии, смешивающей жизнь и смерть, сохранять свою суть в иных формах.

Ветка резко села, сбросив со спины ладонь Омы.

Вокруг ее глаз пролегли черные круги, нос и скулы заострились, ключицы торчали, а небольшая грудь чуть опала. Выпирали ребра, позвонки и косточки таза, но глаза словно пробудились и засияли навстречу серым глазам Голоса, опушенным богатейшими ресницами.

— Т-ты… — Ветка не говорила очень давно, и голос ее сейчас был похож скорее на карканье вороны. — Т-ты… еще более немилосерден, чем Саурон…

— В Темном стане нет места милосердию. Здесь есть место разуму. Ты неразумно ведешь себя, Ольва Льюэнь. Пусть ты полагаешь, что жизнь твоего чрева утрачена навсегда — но сама ты жива. Просто подумай. Тебя хорошо… содержат. Не бьют. Не подвергают насилию.

— Или скажи прямо, или проваливай.

— Я говорю прямо. Твой сын жив в иной плоти, и в срок появится на свет, когда следующей весной день сравняется ночи.

— Сволочь, — беспомощно сказала Ветка, и повалилась лицом в подушки. — Зачем? Это? Зачем? Делать? Говорить? Сволочь. Ты. Он.