По идее, темный майа намекал, что Ветка без него и шагу не могла ступить. Что все ее собственные действия, а также все, что с ней происходило — несчастья, испытания — направлялись его волей. Это было крайне круто. И полностью обесценивало ее как человека.

И на лед к Азогу Ветка, стало быть, вышла, подталкиваемая чужой волей. И ту самую пощечину дала не совсем она. И даже орка Костика заколола не она — ведь «так тоже можно». Все, что она делала, Темный властелин использовал себе во благо, так как она была его орудием. Или он попросту лгал, как лгут все темные?..

Ветка находилась на самом-самом краю еще более беспросветного, бессмысленного страха, чем тот, который управлял ее жизнью с пятнадцати лет. Что все ее поступки прошлого и настоящего, а то и будущего, есть чужая воля, и можно буквально разбиться в лепешку — все равно это будет во зло.

Жить, дышать, действовать — и считать себя живым несчастливым талисманом, магнитом, притягивающим беду?..

Но Гэндальф, как передал Торин, сказал, что она свободна. И от своего мира, и от какого-либо влияния. Если поверить волшебнику — что же в таком случае представляет из себя она сама?

Ветка тщательно перебирала в голове все, что знала о себе. О себе как о друге. Как о родственнике. Как о личности. Как о женщине. Чем тут заниматься, она давно решила — естественно, лошадьми. Выстроить близ Эребора ранчо, съездить в Рохан за матками. Ограбить Торина. Будет трудно клянчить, но он даст денег. Подобрать жеребцов. Сразу наладить несколько типичных линий. Верховой тип, полупони, тяжиков. Камней много, настроить левад, сделать боевое поле. Набрать людей, обучить их правилам заездки.

Но делать это можно было где угодно — и близ Эребора, и двинуться к Дейлу, и даже за Дейл — к Сумеречью, а для этого объехать и осмотреть места, поговорить со всеми, с кем можно — откуда нападают орки, как часто, какая здесь погода в разные сезоны, какие выпасы и травы.

Когда наладятся дела, усыновить пару детишек. Своих детей после насилия и раннего выкидыша у Ветки не ожидалось. По крайней мере, так говорили врачи.

Мечты о ранчо, о своем доме, продуваемом всеми ветрами, о саде и детях занимали Ветку еще во время выздоровления. Эти мечты перебивались другими — что она как-то волшебно и безболезненно, минуя момент с окровавленным Костиком на ипподроме, вернулась домой, продала золотое оголовье, нашла документы на дачный домик, подлизалась к Иванычу, доделала ремонт у себя дома… Представив, что она в Москве и с деньгами, Ветка мысленно покупала духи, хорошую одежду, приятные и уютные бытовые мелочи в дом, новую технику. Определенно, дома было вовсе недурно — если исключить экологию и серых, бесцветных или безразличных людей, постоянно попадавшихся на пути.

Хотя, может, только лишь в этом и была злая магия Саурона — в том, что он набросил туманную пелену на ее глаза? И на глаза тех, кто ее окружал?..

Тот же Иваныч. Сварливый, торгующийся за каждые сто рублей при покупке сена или подкормок, до ужаса въедливый, в настоящей ситуации он стал… Ветка поймала себя на сравнении — почти гномом. Оказалось, он опытный солдат, понимает в оружии, Афганистан за плечами. А она не видела. Не знала. Не всматривалась.

А может, и не злая магия Саурона, а ее собственная незрячесть, нежелание видеть, привязываться, открываться.

Вывод оставался интересный — не так важно, где ты, как то, каков ты.

Ветка глубоко вздохнула.

Но сначала… сначала — Сумеречье. Никаких домыслов. Она обещала не отпускать его руки — и отпустила. Обещала не терять — и потеряла. Сначала — Сумеречье.

На кровати рядом возникло шевеление — но прежде, чем Ветка успела завизжать, спрыгнуть, сухо щелкнуло огниво, и Торин запалил трехрожковый золотой светильник у кровати. Ветка очумело оглядывалась — покои узбада. И тут же начала выползать с кровати.

Торин, хоть и находился на другом конце ложа, оказался полностью одет — в штанах, в синей рубахе, шитой по вороту. Сел и молча принялся обуваться.

Ветка была в платье, в том же, в котором уснула… или потеряла сознание… что же это…

Она неловко, резкими движениями попробовала разгладить ткань, но спохватилась и тоже обулась, отыскав в отблесках огня сапоги у кровати.

Встала, пытаясь поймать равновесие; Торин подошел сзади, набросил на ее плечи накидку, и мягко повел, не давая падать и ушибаться о мебель. Распахнул дверь, вывел ее в коридор мимо двух гномов-стражников, которые теперь круглосуточно находились при его покоях, и повел по галерее — к ее собственным комнатам. Ветка шла, ног под собой не чуя. Отчего-то было невыносимо стыдно и неловко, уши горели. А она еще так сладко потягивалась и причмокивала — кровать Торина была очень, очень хороша. И так глубоко, как тут, она не могла спать очень давно.

— Я думал, ты проспишь до утра, — наконец сказал Торин. — Погасил весь свет, чтобы тебе не мешать.

— А я сколько проспала? — пролепетала Ветка.

— До полудня.

— И ты оставался со мной?..

— Мне тоже иногда отдохнуть не повредит.

Галереи не были пусты… и, конечно, Ветка увидела и Дис, наблюдающую с одного из внутренних балконов.

— Приведешь себя в порядок, приходи в кузни. Я буду ковать твою бляху, чужеземка Ольва Льюэнь, и затем Балин впишет тебя в скрижали Эребора как мою подданную. Если ты не передумала, — слова Торина падали, как капли раскаленного металла. — Будешь считаться не человеком заокраины, а гномкой Эребора.

Узбад распахнул дверь Веткиных покоев, но сам не вошел.

— Торин, — сказала Ветка, чуть не плача, — прости ради Эру, но что снова случилось? Ты не хочешь войти? Я понимаю, я как последняя дура заснула у тебя на руках…

— Не заснула. Потеряла сознание. Потом чуть очнулась, и вот затем заснула, — педантично сказал Торин. — Я и не думал, что пережитое тобой настолько существенно. Заходить к тебе? Нет. Только если ты позовешь.

— Торин! Объясни! — Ветка топнула ногой. — Зайди, я прошу тебя, не стой в дверях! Мне так страшно!

Торин перешагнул порог так, словно тот горел, и осторожно притворил за собой дверь.

— Ты говорила во сне, Ольва Льюэнь. И говорила не со мной.

— Я вообще ни с кем не говорила, я спала! Я никогда не говорю во сне!

— Я слышал то, что слышал, — коротко вздохнул король-под-горой. — Я лишь буду надеяться, что тебя хоть где-то и когда-то ожидает счастье.

— Не скажешь, что же именно я пробормотала такого ужасного?

— Нет. Думаю, не нужно. Отдыхай, Ольва, переодевайся, я иду в кузни.

И Торин покинул ее комнату, довольно громко хлопнув дверью. Со стены сорвался канделябр, сделанный из оленьих рогов. Ветка схватила ни в чем не повинный осветительный прибор и со злостью запустила в самый дальний угол.

***

На столе девушка нашла завтрак, заботливо прикрытый тряпицей — гномы, даже те, которые не любили ее, очень трепетно относились к любой пище. Однако тут, подумалось Ветке, ощущалась скорее рука полурослика, чем Дис, от которой девушка в данный момент ждала таракана или порцию яда в молоке.

Переодеваясь и ополаскивая лицо, Ветка подвела итоги еще раз.

Считать Саурона не значимым на данный момент фактором. При этом постараться определить, где он и что делает. Отыскать третьего дракона. Если кто-то его убьет… вдруг это отправит ее назад? А это последний наличный гад, Гэндальф говорил — повывелись они в Средиземье. Беречь драконью жизнь? Поймать и посадить в клетку? Уехать от него как можно дальше?..

Ладно. Это нерешаемые задачи, а более насущное — восстановить форму.

Объясниться с Дис. И в самом деле отправиться в Дейл на две-три недели, хотя бы поучиться писать на вестроне и побольше узнать о Средиземье. О людях. О денежных единицах и расчетах, о стоимости коней, о правилах торговли и ведения бизнеса…

Ветка коротко вздохнула и стиснула зубы. Бизнес вести не хотелось. Хотелось помчаться к властному гному, повиниться, — за что только?.. — и передать ему всю ответственность за свою непутевую жизнь. Вот просто взять и отдаться. Ветка только сейчас начала понимать смысл этого древнего понятия. Отдаться не в убогом смысле переспать. Отдаться — лечь на суровые ладони птицей, сложить крылья, и позволить себе быть за мужем. Возьмет ли Торин?.. Кто же знает. Впрочем, хоть как-то — но возьмет. Уже же берет — в Эребор.