До прихода машины оставалось семь часов. Решили до обеда осмотреть окрестности гостиницы и искупаться в море, хотя цвет воды и запах нефти не вдохновляли на такой подвиг. С грустью вспоминали Сухуми и черноморский пляж.

Однако, при непосредственном контакте с водой и бескрайней песчаной отмелью, оказалось все не так уж плохо. Морская вода была чистой, а коричневый цвет ей придавал микропланктон и глинистое дно. Запах нефти исходил не от воды, а от множества нефтяных вышек, видневшихся вдали.

Купание на пустынном пляже принесло облегчение после утренней сутолоки на вокзале.

Пообедав в гостиничной столовой, в город решили не ехать, а отправились в номер спать, наверстывая упущенный утренний сон. Только к 17–00 они проснулись и опять побежали к теплым каспийским водам, решив еще раз искупаться на дорогу.

Автомобиль и сопровождающий их военный прибыли ровно в 18–00, как и обещали.

В порту царили суета и толчея. Тысячи людей, в основном женщины, дети, старики рвались в единственные портовые ворота. Охрана едва справлялась с этим многоликим и многоголосым потоком. Оказаться в нем было большим горем. Ведь большинство из них ехало в никуда, гонимые войной и фашистами.

Наши герои были в несравненно лучшем положении. Они возвращались домой, да еще под высоким покровительством. Но война успела опалить и их.

Автомобиль подъехал к грузовому порту в Черном городе. Здесь беженцев не было. В грузовой порт требовались специальные пропуска, и он тщательно охранялся.

Военный, сопровождающий их, предъявил удостоверение и пропуска охранникам, и машина беспрепятственно въехала на территорию грузового порта, направившись к стоящему здесь у причала т/х «Революционер Фиолетов». Судно готовилось к рейсу. Дрожь от входящего в режим главного двигателя сотрясала все судно. Посадка пассажиров еще не началась.

По высоко задранному трапу вся группа поднялась на борт судна и прошла в каюту капитана, который заранее был предупрежден об их визите. Пригласив старпома, капитан распорядился выделить для наших путешественников каюту четвертого помощника, который в рейс не шел. Их проводили в светлую, уютную каюту в носовой части судна, на второй палубе. Из большого иллюминатора хорошо было видно, как устанавливали на берегу переносные перегородки и большие трапы для организации посадки пассажиров – беженцев, направляемых в Среднюю Азию.

Через 30-минут все было готово к приему пассажиров. Ворота между грузовым и пассажирским портами открылись. Толпа беженцев хлынула вдоль перегородок к трапам.

У трапов перед посадкой на судно у всех строго проверяли документы. Когда допущенные к посадке беженцы подымались по трапам, на их усталых, а порой изможденных лицах светилась радость. Но какое горе испытывали те, кого отстраняли от посадки, можно было легко понять даже издалека. Ведь они прошли тяжкой, смертельно опасной дорогой мытарств, страха и лишений, пока добрались до Баку и, наконец, до спасительного судна. И вот трагический финал – дальше их не пускают…

Отвернувшись от окна, мальчик спросил:

«Мама, почему их не пускают? Куда они едут? Зачем?».

На эти вопросы было легко ответить, но принять все это было трудно.

«Не пускают, так как документы или билеты не в порядке, едут к родным, знакомым или просто бегут от фашистов куда подальше, чтобы остаться живыми» – с горечью ответила мать.

Посадка продолжалась два часа. Пароход был забит до отказа. Шум и гам царили теперь там, где еще два часа назад был слышен только гул главной машины.

Даже в каюту доносились крики и возбужденный говор беженцев. Желания выйти из каюты не возникало. Здесь они чувствовали себя как в осажденной крепости.

В 23–00 отдали швартовые, и буксиры выволокли пароход на рейд. Задрожали переборки и подволоки от мощного гула главного двигателя, и огни причалов и улиц Баку начали медленно удаляться. Они еще долго светили вдали, прорезая своим светом темноту ночи.

Гвалт на судне постепенно стихал, и, под утро, наконец, наступила долгожданная тишина.

Яркие звезды южного неба радовали глаза, а шум воды, разрезаемой форштевнем, напоминал рокот горной реки.

Ранним утром, когда ребенок еще спал, мать вышла из каюты и направилась на палубу, забитую пассажирами, спящими прямо на полу. Ей искренне было жаль этих простых людей, оторванных войной то дома и мирной жизни.

Море вокруг было зелено-синим, но по мере восхода солнца вода приобретала голубую окраску. В эти относительно спокойные минуты, когда младшему сыну не угрожала опасность, мать могла думать о старших сыновьях и муже, которые, несомненно, уже непосредственно участвовали в войне. Особенно ее беспокоила судьба второго сына Ленечки, служившего в пограничных войсках в Либаве, и принявших на себя самый первый коварный удар фашистов. Никаких сведений от дорогих ей мужчин она пока не имела.

С подъемом солнца постепенно судно начало оживать. Плачь и крики малых детей, громкие голоса пассажиров наполнили все вокруг.

Мать вернулась в каюту, где сладко спал ее младший любимый сын.

К полудню погода начала быстро портиться. На Каспии сильные шторма налетают стремительно, и море меняется прямо на глазах. Первый же порыв ветра сорвал развешенные пассажирами вещи и большую их часть унес в море.

На палубах появились матросы во главе с боцманом и начали крепить разбросанные вещи пассажиров, призывая их спуститься с палуб в трюм для их собственной безопасности и безопасности судна, перегруженного сверх всякой меры. В трюме было очень тесно и душно, и беженцы спускались туда неохотно. Однако, когда ветер набрал полную силу, и волны высотой до 3–5 м. с яростью обрушились на судно так, что по главной и второй палубам покатились реки воды, и над судном установилась сплошная пелена брызг, всех пассажиров буквально ветром сдуло с палуб в твиндек и трюма.

Началась сильная качка, так как ветер был северным – бортовым для «Фиолетова», идущего на восток.

В душных переполненных каютах нижних палуб и твиндека качка бала тяжелым испытанием для большинства беженцев, никогда не выходивших в море. Морская болезнь их одолевала до потери сознания. Стараясь спасти от сильной бортовой качки перегруженное судно, капитан изменил курс с В на С-СВ.

Качать стало меньше. Но и тогда, спасти пассажиров от морской болезни не удалось.

Они, страдали от тошноты, выскакивали из кают и трюмов на палубы, где их окатывал теплый душ из морских брызг и потоков воды.

Особенно трудно приходилось детям и их матерям. Подыматься на открытые верхние палубы было опасно, и запрещено. Могло смыть за борт крупной волной. Об этом было объявлено по судовому радио. Но удержать страдающих морской болезнью людей не удавалось.

Наши путешественники тоже чувствовали себя плохо, но комфортные условия каюты, где хорошо работала вентиляция, скрашивали их быт. Мальчик, не смотря на подступающие приступы тошноты, внимательно наблюдал за игрой волн и ветра, срывающего белые пенящиеся гребни над волнами.

Неожиданно его взгляд упал на главную палубу, где пожилая женщина с двумя детьми боролись с порывами ветра, стремившегося повалить их на пол, а волны смыть за борт.

Картина была страшной, мальчик в приступе отчаяния закричал: «Мама их сейчас смоет в море, они утонут!»

Мама заметила происходящее только после крика сына. Немедленно бросилась из каюты к выходу на палубу и позвала на помощь. Двое крепких матросов уже спешили к женщине с детьми. Они втащили их в пристройку на главную палубу, прежде чем очередная волна накрыла ее. Все пятеро, бледные и мокрые стояли в безопасном коридоре. Матросы ругались, объясняя пожилой даме с детьми, что шутки с бурным морем плохи. Но делали они это далеко не на литературном русском языке. Вмешалась мать, резко отдернув матросов в терминах для них вполне понятных. Затем она обратилась к пожилой даме мокрой, и едва живой от испуга. Узнав из ее сумбурных ответов, что она с детьми не может вынести качку, находясь в душном трюме, и, что лучше выброситься в море, мать пригласила всех троих в свою каюту.