Когда мы сообщили о случившемся своему руководителю, тот устало поморщился:

– А-а-а Семенов.… Тоже без работы остался, значит. Ну что теперь? У вас задание есть, белите и не обращайте внимания. Пусть делает, что хочет.

Подбодренные, мы вернулись в столовую и, как ни в чем не бывало, принялись за побелку. «Пират» со своей командой, не сказав ни слова, сделали то же самое. Только с другого конца. Так мы и белили один зал двумя бригадами. Мы – с Востока на Запад, они – наоборот. За неделю работы никто так и не начал переговоров (даже при встрече в районе середины потолка) и вообще все вели себя так, словно соперников не существовало вовсе.

Зато работницы столовой в переговоры вступали исправно. Чаще всего это случалось после обеда. Сигналом к побоищу служил все тот же зычный клич: «ГДЕ МОЯ ТРЯПКА?». Иногда, впрочем, он усложнялся: «Я НЕ ПОНЯЛА, ГДЕ МОЯ ТРЯПКА? СКОЛЬКО МОЖНО ГОВОРИТЬ, ЧТОБ НЕ БРАЛИ БЕЗ СПРОСА МОЮ РАСТАКУЮ ТРЯПКУ!». Но сути дела это не меняло. Женщины откладывали в сторону свои текущие дела и живо включались в обсуждение проблемы. По-прежнему не стесняясь в подборе слов. И никого это, в принципе, не беспокоило.

Ремонт столовой завершился одновременно со сроком нашего пребывания на заводе. ЧПУ, как это понятно, мы освоить не успели. Но бесполезным потраченное время я все же назвать не могу. Во-первых, нам выплатили (между прочим, для кого-то первую в жизни) честно заработанную зарплату. И наш руководитель совершенно не обманул – единственные, кто заработал меньше всех, это те два счастливчика, получившие доступ к станкам. Кстати, когда мы с Пашей составляли табель выполненных работ, записывая туда помимо прочего объем побеленного потолка, то параллельно нам этот же самый объем записывала в свой табель и «пиратская» команда (как такое возможно я не знаю, но нам нашу работу засчитали). А во-вторых, и это, думается, самое главное – нам удалось получить собственное живое представление о жизни производства. Уж что-что, а такое ни в одном институте не узнаешь.

Вот, собственно и все, что я могу рассказать о своей первой производственной практике.

Хотя нет…

Под занавес последнего рабочего дня я решил нарушить свою незаметность и все-таки обратиться к работницам столовой. Не то, чтобы я желал делать им замечания или учить жизни, просто захотелось поделиться своим мнением относительно того, что наблюдал на протяжении месяца. Может быть, оно хоть кому-то окажется полезным и поможет исправить недочеты в поведении. И лексиконе. Как знать?

Помня о горячем нраве женщин, я решил сделать это максимально безопасным способом. Написать письмо. Как Татьяна Онегину. Или как Онегин Татьянам. Неважно. Важно было найти способ донести свои мысли так, чтобы это увидели все. И чтобы увидели не сразу, а лишь на следующий день (когда я буду на стопроцентно безопасном расстоянии).

К счастью такой способ нашелся.

Заводская столовая, как и многие другие крупные столовые, была оснащена электрическим транспортером, который служил для перемещения поставленной на него использованной посуды в моечное помещение. Удобная вещь: не надо собирать грязные тарелки по столам, они сами «приедут» на помывку по ползущей резиновой ленте. И лента эта показалась мне идеальным вариантом передачи послания. Написанное на ней мелом письмо, будет регулярно проплывать перед глазами людей, работающих у транспортера, а уж они обязательно созовут к нему остальных. И стереть написанное при надобности проще некуда – достаточно влажной тряпки. И написать можно незаметно – на том участке ленты, который в данный момент находится снизу транспортера.

Лучше не придумаешь!

Улучив момент, я забрался под транспортер с куском мела и вывел:

– Дорогие работницы столовой! Милые женщины! Пишут вам студенты-практиканты, которые делали здесь ремонт. Проработав с вами целый месяц, мы часто огорчались, слушая, как вы ругаетесь друг с другом. И особенно тому, что вы при этом совершенно не жалели окружающих и не стеснялись в выражениях.

Вы лучше нас знаете, что работа – второй дом. И что за уют в нем главным образом отвечают женщины. Но если женщины будут вести себя как последние обормо грубияны, то чего можно ожидать от мужчин? С кого нам, молодым брать пример?

Мы искренне верим, что все вы – хорошие, добрые мамы, прекрасные бабушки и отличные тети. Очень надеемся, что дома вы ведете себя иначе и поэтому искренне желаем вам оставаться такими же положительными и на работе.

Успехов в труде!

Я представил как завтра, в первый рабочий день обновленной столовой после торжественного пуска транспортера мое письмо неспешно явится взорам работниц столовой и удовлетворенно улыбнулся.

Интересно, что они сказали?

Свою заводскую биографию (взаправду и надолго) я начал через несколько месяцев после прохождения столоворемонтной практики. Нежданно-негаданно. Даже для самого себя. Нет, я в принципе подумывал, что неплохо бы устроиться на работу, но.… Подумывать это – одно, а подумать и воплотить – совершенно другое. Мечтать можно годами, а делается все одномоментно: раз – и готово. Главное, решиться.

В моем случае все решили сложившиеся обстоятельства: личные намерения совпали с предложением маленького опытного заводика, которому понадобились рабочие-формовщики. Пускай без опыта, лишь бы трудолюбивые и ответственные.

Так мы обрели друг друга.

Трудолюбие я разбудил в себе с первого же появления в цехе (иначе какой смысл идти работать?), а вот ответственность пришла после шикарного разгоняя от начальника производства за трехчасовое опоздание на смену. Я-то думал, что студентам такие «шалости» простительны (особенно в канун экзаменов). Но доходчивое объяснение руководителя и мои пылающие от стыда уши внесли окончательную ясность в данный вопрос: завод – не игрушечки, взялся за гуж – нечего Ваньку валять1.

Прочие производственные науки давались еще легче. В самые кратчайшие сроки я обогатил свой лексикон кучей новых красивых и замысловатых терминов: бакелизатор, пульвер, криолит. Даже слово «козел» открылось с новой стороны. На производственном языке оно не являлось ругательством, и уж тем более не имело отношения к своенравному рогатому животному.

«Козлом» здесь именовали негодное состояние главного компонента нашей работы – абразивной массы. Масса по всем алхимическим канонам готовилась в железном котле (с кнопкой, мотором и вертящимися лопастями – все-таки не Средневековье на дворе) и представляла собой нечто вроде помеси песка со смолой. Хотя лично мне она напоминала прокрученную сквозь мясорубку халву, щедро посыпанную яичным порошком (такой уж я романтик). Так вот, если замес проходил удачно, получалось то, из чего мы потом благополучно прессовали нашу продукцию. А если нет – «козел».

«Козел» имел три стадии: начинающийся, свершившийся и бесповоротный. Первые два можно было попытаться исправить набором исхитрений с добавлением старой пересохшей массы (подробности опущу – вдруг это производственная тайна?), а последний оставалось только выбросить. Горестно вздохнув по напрасно потраченным силам и израсходованным материалам.

Нетрудно догадаться, что «козел» в нашей работе был случаем крайне нежелательным. Как все аварийные ситуации. Избежать его появления неизменно оставалось главной задачей мешальщика. Точнее мешальщицы – по неизвестным причинам, эта физически трудная профессия считалась женской. Может оттого, что приготовление массы в отличие от работы за гидравлическим прессом (чем занимались исключительно представители сильного пола) больше напоминало кухонные хлопоты? Мешальщице надлежало взвесить и засыпать в котел необходимые ингредиенты, строго учитывая пропорции, очередность и время добавления, а также не проморгать момент готовности «блюда» (иначе схлопочешь «козла»). Далее оставалось выложить еще тепленькую массу на просушку и дочиста отдраить котел мешалки перед следующим замесом. Вуаля!