Так пел садовник Белардо. Король внимательно слушал, и на какое-то мгновение в его душу закралось подозрение: не с дерзким ли умыслом напомнил ему Белардо о судьбе этого самого Родриго, последнего готского короля? Ибо, как все прекрасно знали из других романсов, отец соблазненной Флоринды, граф Хулиан, решил отомстить королю: он вступил в союз с сарацинами, открыл им дорогу в Испанию – так и погибла христианская держава готов из-за греховной страсти Родриго. Но поющий Белардо выглядел глуповатым, расчувствовавшимся – сама святая простота!
Когда полуденный зной спадал, Ракель ходила искупаться в пруду. Она пригласила Альфонсо поплавать вместе. Ему было стыдно раздеваться при ней, и в душе он считал неприличным, что она при нем раздевается. Стародавние предрассудки одолевали его. Мухаммад предписывал своим последователям омываться три раза, а лучше пять раз на дню; у евреев строжайшая чистота тоже считалась религиозной заповедью. Оттого-то христианская церковь не одобряла тех, кто слишком часто мылся.
Ракель погрузила кончик ступни в прохладную воду, вскрикнула от радости. Потом, собравшись с духом, прыгнула в пруд и принялась плавать. Альфонсо последовал за нею, он тоже любил плавать и нырять.
Они сидели голые на берегу пруда, неспешно обсыхая под лучами солнца. Было еще жарко, воздух дрожал от зноя, от цветочных клумб и апельсиновых деревьев веяло пряными ароматами, повсюду пиликали и стрекотали цикады.
– Ты слышала историю о Флоринде и Родриго? – внезапно спросил Альфонсо.
Да, Ракель эту историю знала.
– Только я не верю в пустые сказки, будто из-за их любви погибло все готское королевство, – зачем-то пустилась она в премудрые рассуждения. – Дядя Муса объяснил мне, в чем тут дело. Христианское государство просто одряхлело, готские короли и солдаты слишком разнежились. По этой-то причине нашим и удалось одолеть готов так быстро, хоть наше войско было совсем не большое.
Альфонсо раззадорило слово «наши» в устах Ракели. Однако истолкование событий, предложенное этим довольно-таки сомнительным Мусой, ему понравилось.
– Твой Муса, этот старый сыч, пожалуй что и прав, – заметил он. – Король Родриг был плохой солдат, он сам виноват, что его побили. Но с тех пор мы лучше освоили искусство войны, – добавил он, гордо расправив плечи. – А кто сейчас разнежился, так это твои мусульмане – со всеми их коврами, стихами и девяноста девятью именами Аллаха, которыми они задурили тебе голову. Не сомневайся, мы сумеем сокрушить их твердыни и башни, повергнем во прах их властителей, сровняем с землей их города и посыплем ту землю солью. Мы еще сбросим в море твоих мусульман. Вот увидишь, госпожа моя. – Альфонсо выпрямился. Нагой, задиристый, полный веселой удали, стоял он в ярких лучах солнца.
Ракель вся съежилась, вдруг почувствовав, что они друг другу чужие. Нельзя было не восхищаться этим Альфонсо, ее Альфонсо, таким, каким он сейчас стоял перед нею, – сильным, веселым, горделивым, мужественным. О да, он достоин ее любви. И он гораздо умнее, чем иногда прикидывается. Весь его облик – величавый, властный. Да он и есть владыка, прирожденный властелин Кастилии, а может быть, и всего омываемого морями аль-Андалуса. Но для него закрыто то высочайшее и наилучшее, что есть под небесами и в небесах. Он не знает самого главного, ничего не знает о духе. Зато она о том знает, потому что у нее есть отец, есть дядя Муса, а еще потому, что она принадлежит к унаследовавшим Великую Книгу.
Он догадывался, что происходит в ней. Он знал, что она любит его всей душой, любит в нем все – его доблесть и силу, иногда не знающую удержу. Но лучшее в нем, его рыцарство, она способна разве что обожать – по-настоящему понять это свойство ей не дано. Да ей никто никогда и не объяснял, что такое рыцарь, что такое король. «У моих собак и у тех больше нюха по этой части», – мелькнуло у него грубое сравнение, и он тут же пожалел, что не взял с собой в Галиану своих большущих псов. Однако он смутно ощущал, что в душе этой Ракели тоже есть уголки, проникнуть в которые ему не дано. Где-то в самых глубинах ее души притаилось что-то чуждое, арабское, еврейское, совершенно недоступное его пониманию; вероятно, это можно вытравить, уничтожить, но разобраться во всем этом у него, Альфонсо, никогда не получится. На миг он неясно, но остро почувствовал, что точно так же обстоят дела со всей Испанией. Страна принадлежала ему, он владел ею по воле Божией, он был настоящим королем, он любил свою страну. Но в этой его Испании тоже оставалось что-то арабское, что-то еврейское, внешне покорное его власти, а на деле – тайна за семью печатями.
Но тут он взглянул на Ракель, увидел, как она сидит съежившись, тихая и покорная, нуждающаяся в его защите. Она сейчас была совсем как благородная дама в беде, и он сразу вспомнил свой рыцарский долг и поспешил ее утешить:
– Не волнуйся так! Ведь я же не завтра и даже не послезавтра перекидаю твоих мусульман в море. И вообще я не хотел тебя обидеть.
Минуло несколько дней, а им обоим казалось, будто они провели здесь всю жизнь. Но ощущения усталости и однообразия даже в помине не было. Казалось, дни слишком коротки, ночи слишком коротки – столько нового хотели они рассказать друг другу, столько выдумывали новых развлечений.
Ракель сидела во внутреннем дворике, у фонтана, струи воды мерно вздымались и опадали, а она все рассказывала и рассказывала – двадцать сказок, сто сказок, и одна перетекала в другую, как письмена на стенах. Она поведала королю истории про заклинателя змей и его жену, про бедняка и щедрую собаку, про смерть влюбленного из рода бедных Азров и про огорчения учителя. Еще рассказала ему про однозуба и двузуба и про то, как один вельможа забеременел. Не забыла, конечно, и сказку о яйце птицы Рух, и сказку об апельсине – один поэт хотел его съесть, но апельсин вдруг раскрылся, и поэт смог зайти внутрь, а внутри был большой город, где поэта ожидали удивительные приключения.
Она сидела на краю фонтана, опершись головой на ладонь; иногда, чтобы лучше видеть то, о чем говорилось в сказке, Ракель закрывала глаза. Повествовала она с истинно арабской живостью и наглядностью. Например, сообщала: «На другое утро – да, утро то было добрым, милый мой слушатель и король, – вдова наша пошла к купцу…» Случалось, она сама себя перебивала, чтобы задать вопрос: «А ты, милый мой слушатель и король, что бы ты сделал на месте врача?»
Слушая ее рассказы о том, какие невероятные вещи случаются под солнцем, Альфонсо вдруг понял, до чего же удивительна его собственная судьба, которую он до сих пор считал чем-то вполне естественным. Поистине, события, пережитые им самим, мелькали так же стремительно, как приключения в ее пестрых сказках. Чудеса, да и только! В трехлетнем возрасте его провозгласили королем, и гранды без конца спорили, кому из них быть опекуном для коронованного младенца, и таскали его из города в город, из одного походного лагеря в другой, пока ему не исполнилось четырнадцати лет, – вот тогда-то он проявил характер: воззвал к народу с колокольни церкви Сан-Роман. Мальчишески звенящим голосом обратился он к толедским горожанам, призывая их постоять за своего короля, вырвать его из рук корыстных баронов. А история о том, как он, едва выйдя из отроческого возраста, посватался к английской принцессе, совсем еще девочке! Тогда как раз шла война с Леоном, и невесте пришлось немало поколесить, пока дело дошло до свадьбы. Всю свою молодость он провел в походах – сражался то с мусульманами, то с мятежными грандами, сражался с королем Арагонским, и с Леонским, и с Наваррским, и с Португальским и даже (при всем своем благочестии!) со Святейшим отцом. Попутно он возводил церкви, и монастыри, и крепости. И вот наконец отстроил этот загородный дом – Галиану. Но изумительнее всего то, что теперь он сидит здесь и чувствует: он нашел смысл своей жизни – в этой женщине и ее сказках. Ведь одной из ее сказок и была его собственная жизнь.
Ракель была неистощима на выдумки. Однажды она предстала перед ним в одежде мальчика, которую надевала во время путешествий. Она даже опоясалась шпагой и в таком виде расхаживала по комнате – нежная, хрупкая, очаровательная и неловкая. Она подарила Альфонсо халат из тяжелого шелка, богато вышитый, а заодно и расшитые жемчугом туфли. Но Ракели пришлось долго его убеждать, прежде чем он все-таки надел халат. А когда ей захотелось, чтобы Альфонсо сел на землю, скрестив ноги, он отказался довольно резко.
