— Хочешь пожалеть его?!

— Я вовсе не это имела в виду…

Она криво усмехнулась:

— Да знаю я, просто подкалываю… Чтобы ты не говорила, между вами всегда что-то будет, тут уж ничего не попишешь. Вы сделали выбор — каждый свой.

Подруга обнимает меня; она теплая, от нее пахнет кремом для лица и слезами. Она бывает острой на язык, властной, высокомерной, но в нужный момент она умеет, как никто, быть внимательной и терпеливой.

— Я эти три месяца очень скучала по тебе. Ты мне так была нужна!

Броня Лильки дала трещину; она резко вздернула подбородок, но не сумела скрыть слезы. Я обняла ее.

— Все будет хорошо, я больше никуда не денусь, — шепнула я ей на ухо.

— Какая же ты все-таки дрянь! Всякий раз доводишь меня до слез… Знаешь, не важно, с кем ты построишь свою жизнь… Все равно ты моя самая…

— Знаю…у меня так же…

— С тех пор как мы знакомы, ты единственная, кто не щадит меня, так что я на тебя рассчитываю. Скажи, что я делаю не так?

— Вряд ли я могу тебе что-то посоветовать. Сама не могу разобраться в своей жизни.

Мы по очереди плачем и успокаиваем друг друга в темноте, мы выговариваемся, пока не пересыхает во рту и нам становится легче.

Мы все попадаемся на одну и ту же удочку, все мы хотим того, чего у нас нет.

С ней было очень уютно, но пора уходить.

Дома я забралась под одеяло. Рома так и не позвонил. Я полежала, раздумывая позвонить ли самой? Потом решила, что лучше это сделать завтра. Наверняка он в отместку мне сейчас в клубе кадрит очередную красотку. Сладко потянулась, вспомнила прощальные слова Валентины Ивановны: «Доброй ночи, доченька» и спокойно уснула.

Я просыпаюсь в шесть утра от голода. В животе у меня урчит. Я выхожу на веранду. Вдали я вижу Лильку, она быстро идет от дома брата, в кроссовках на босу ногу и пижаме, на ходу собирая в хвост длинные растрепанные волосы. Интересно, что она у него делала в такой ранний час? Наверное, по выражению ее лица что-нибудь стало бы понятно, но я вижу только ее спину, хотя, даже по спине понятно, что она крайне раздражена. Вдруг она резко останавливается, оборачивается и кричит брату, который лениво курит у открытой входной двери:

— Чтобы через полчаса был готов!

— Не ори! — так же зло и раздражительно кричит он.

Я не еду к Егорычу в больницу, потому что Лилька хочет забрать свои вещи из городской квартиры и тогда для меня просто-напросто не будет места в машине. Она настроена всерьез обрубить концы и остаться в Питере, а для этого ей нужно продать эту квартиру, что бы был начальный капитал для приобретения жилья там.

Я же наслаждалась тишиной раннего утра и возможностью целый день провести с Валентиной Ивановной. Приняла душ, оделась и пошла к ней завтракать. Войдя на кухню, я увидела, что за столом уже собрались все. Ждали только меня. Витали ароматы бекона, яиц, поджаренных тостов. На тарелках появилась еда, чашки наполнились. Валентина Ивановна нежно улыбнулась мне, я подцепила вилкой кусок яичницы. Нам было весело, мы были предупредительны друг к другу, словом, настоящий семейный завтрак. Жизнь не пожалела никого за этим столом. Но вопреки всему, мы старались держаться, примириться с тем, что свалилось, радоваться маленьким моментам счастья. Такая вот смесь инстинкта самосохранения и фатализма. Они приняли меня вместе со всеми моими проблемами и продолжали оставаться со мной. И я была им за это очень благодарна. Я чувствовала себя полноправным членом семьи, которого любят и о ком переживают.

— Ну вот, обе мои девочки со мной, — она нежно погладила нас по волосам, когда Вадим ушел за машиной.

Мне было так неловко, что это не могло не броситься в глаза.

— Расслабься. Мама говорит чистую правду. К тому же ты была в двух шагах от того, чтобы стать моей сестрой, — съязвила Лилька.

Мы хором расхохотались.

И, прихлебывая чай, я говорила себе: они правы, сейчас я действительно завтракаю с матерью и сестрой. С сестрой, с которой мы дурачимся, словно нам по пятнадцать, и с нашей мамой, которая призывает нас к порядку.

Лиля достала смартфон, чтобы увековечить момент. Валентина Ивановна со смехом согласилась позировать, я присоединилась к ней. Лиля сделала несколько селфи, запечатлевших нас троих.

— Сегодня папе покажу…

Так я не хохотала уже много лет. Я как раз корчила рожицу, когда открылась дверь, и вошел Вадим.

— Кто-нибудь видел такую Леночку? — воскликнула Валентина Ивановна, тоже хохоча.

— Это все Лилька! — удалось мне выговорить сквозь смех.

Дурачества Лили и вид счастливой Валентины Ивановны избавили меня от дискомфорта, вызванного присутствием Вадима. Ну, или, по крайней мере, помогли как-то справиться с ним. Мы болтали без умолку — обо всем и ни о чем, просто радуясь тому, что вместе.

— Ладно, пора ехать, — он направился на улицу, и Лилька поспешила за ним.

Когда мы остались вдвоем, Валентина Ивановна меня спросила:

— Какие у тебя планы?

— Ну … я пока не знаю…думаю, пусть все идет, как идет.

— А что ты будешь делать с домом? Продавать?

— Нет. Пусть пока стоит…

— Дому нужны люди. Если дом стоит пустой, без людей — это как сердце из него вынуть. Все в нем проседает, провисает и сам он заваливается на бок.

— Я уезжаю ненадолго. Следующим летом обязательно приеду сюда с малышкой.

— Мы так будем рады! — Она улыбнулась. — А что твой муж?

— Рома мне не муж.

— Ох, какие вы, нынешняя молодежь! Ты счастлива с ним? Он, по крайней мере, добр к тебе?

— Более доброго, более внимательного, чем он, трудно найти.

— Это хорошо… Надеюсь, Вадим, как ты, найдет свое счастье… — в ее улыбке была доброта и боль. — Он не такой жесткий, как прикидывается. И еще. Он тебя не винит, он винит самого себя.

Она пристально посмотрела на меня. Я знала, о чем она думает, и отказывалась продолжать этот разговор.

— Пожалуйста…

— Не волнуйся, я не буду приставать к тебе.

Я положила голову ей на плечо и почувствовала, что меня накрывает волна материнского тепла.

— Мне будет вас не хватать… ужасно… — прошептала я.

— А нам тебя… Ты же еще приедешь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Да…

Я теснее прижалась к Валентине Ивановне.

Вечером я ушла от нее, пообещав, что буду получать удовольствие от жизни и беречь себя.

Снаружи дул довольно противный ветер. Я сходила к себе в дом и одела поверх свитера куртку. Затем закрыла дверь и двинулась привычной тропой вниз по холму почти в полной темноте. Луны не было видно, но все небо было усыпано звездами. К тому времени, как я подошла к воде, глаза уже привыкли к темноте. Вокруг бурлило много звуков, в основном ветер и шелест листьев, от которых при свете зрение отвлекает нас. Я вспоминала события прошедшего дня и все упорнее возвращалась мыслями к последним словам нашей беседы с Валентиной Ивановной («главное, девочка моя, твое сердечко должно любить, а где жить с любимым, и как: бедно или богато, поверь, не так уж важно»)

Зашумела приближающаяся машина. Ребята приехали. Я повернула к дому. Машина привычно стояла у моей калитки. Никого не было видно. Я уже собралась вернуться в дом к Валентине Ивановне, чтобы договориться с Лилей, когда утром выезжаем, как увидела темный силуэт на ступеньках моей веранды. Вадим.

— Как съездили?

— Нормально, — устало ответил он.

— Как Егорыч?

— Нормально, — повторил он. — Расстроился, что ты не смогла приехать. Просил передать, что любит тебя.

Я улыбнулась.

— Я тоже его люблю.

Мы сидели в темноте и прислушивались. Вдалеке кто-то кричал — кошка или сова. Ночь наполнялась звуками. Тени двигались под деревьями, и казалось, что там стоит человек. Мы забыли о времени. Забыли обо всем.

Я поднялась, зашла в дом и принесла старинную керосиновую лампу.

— Это еще что? — Вадим с удивлением пытался рассмотреть ее в темноте. — Да она же не работает.