Он не стал больше окликать ее. Если Сидони и слышала его крики – а она должна была их слышать, – то не отозвалась.

Медленно, чтобы не испугать ее, он приблизился. Последний раз он напугал ее, подверг опасности и скорее перережет себе глотку, чем сделает это снова.

– Сидони? – позвал он, когда подошел достаточно близко, чтобы быть услышанным.

Она обернулась. Ее темные глаза сверкали чем-то похожим на ненависть. Она была бледной, волосы облепили голову, как мокрый черный атлас.

– Оставь меня в покое, – проговорила она. Голос прорезался сквозь завывающий ветер.

У него екнуло сердце, когда она попятилась к обрыву. Сейчас, когда Джозеф нашел ее, его страхи, что она может броситься в море, казались нелепыми. Но скалы – опасное, ненадежное место, и если она оступится, может случиться беда.

Джозеф хотел было протянуть к ней руку, но вовремя вспомнил, что она не желает его прикосновений. Рука его безвольно повисла, и он заговорил со спокойной убедительностью, которую только смог наскрести посреди такого светопреставления:

– Сидони, вернись в дом. Здесь небезопасно.

Она, по крайней мере, перестала пятиться. Ветер трепал ее порванное платье, и она обхватила себя руками. Если бы не дождь, ее взгляд мог бы испепелить его.

– Там тоже небезопасно.

Джозеф не стал возражать. Она желает, чтобы он провалился ко всем чертям, но он не может оставить ее здесь в такую бурю. Он поставил фонарь и потянул с плеч плащ, чертыхнувшись, когда рукава застряли. Ветер рвал тяжелый плащ, грозил вырвать его из рук Джозефа.

– Вот. – Борясь с ветром, он шагнул ближе, чтобы обернуть плащом ее дрожащие плечи. Плащ слабо защищал от пронизывающего, порывистого ветра, но это было хотя бы что-то. На ней только порванное платье – разорванное им в порыве низменного нетерпения.

– Ты же замерзнешь, – сказала Сидони ничего не выражающим голосом.

Джозеф через силу улыбнулся, хотя ему было совсем не до улыбок. Он готов был пристрелить себя за непроходимую тупость.

– Выживу. – Рискнув, он протянул ей руку. – Пойдем в дом. Пожалуйста.

Она уставилась на его руку так, словно он предложил ей яд.

– Я тебе не доверяю.

Ледяные струи дождя вонзались в его тело как пули.

– По крайней мере будешь ненавидеть меня в доме, где тепло.

Она с трудом выпрямилась под напором ветра и плотнее закуталась в плащ. Он ждал гневного ответа, но она молчала. А потом она повернулась и зашагала по мокрой траве, твердо направляясь к пролому в кустах, где он пролез. Джозеф заметил мелькающие босые ноги, с трудом сохраняющие равновесие, и совесть вновь кольнула его. Она не напрашивалась на все это. Она здесь не по своей воле, а из-за своей безмозглой сестры, которая сейчас, вероятно, спокойно спит в мягкой постели, если не проигрывает деньги, которых у нее нет, в каком-нибудь притоне.

Джозеф подхватил Сидони, когда она покачнулась под ударом ветра. Рукав плаща под его рукой был насквозь мокрым. В такую погоду он и собаку бы на улицу не выгнал. Она вырвалась.

– Я же сказала, чтобы ты не трогал меня.

Он схватил еще крепче и дождался, когда она обретет опору, хотя она и шипела, как разгневанная кошка. И только тогда отпустил ее.

Плащ казался ему слабой защитой, но без него, в одних шелковых брюках, Джозеф ощутил на себе всю силу стихии. Какой идиот выбирает в ноябре для любовной встречи Девон?

Пошатываясь и спотыкаясь, они выбрались на лужайку. Сила ветра застигла Джозефа врасплох. Силясь удержаться на ногах, он услышал, как вскрикнула Сидони. Сквозь сплошную завесу дождя он увидел, что она припала к земле и съежилась под хлещущими струями. Уж если он едва держится на ногах, то Сидони, должно быть, окончательно выбилась из сил.

– Ад и все дьяволы! – Он поставил фонарь и зашагал к ее сгорбившейся фигурке.

Это безумие слишком затянулось. Что бы он ни сделал, она не может возненавидеть его больше, чем уже ненавидит. Расставив ноги пошире, Джозеф наклонился и поднял ее на руки.

– Не прикасайся ко мне! – Она начала вырываться, но сил на борьбу у нее явно не осталось.

– С меня довольно, – отрезал он, крепче хватая ее. – Ты сама до дома не дойдешь.

– Дойду, – запротестовала Сидони, но он не поверил ей.

– Я не собираюсь стоять тут и замерзать, пока мы будем спорить.

– Ты – деспот.

Он вздохнул:

– Ну хватит, Сидони. Знаю, я большой и злой волк и ты меня ненавидишь, но потерпи прикосновение моих грязных рук, пока я не внесу тебя в дом.

Джозеф ждал возражений, но, видно, силы ее были на пределе. Сердце его победоносно застучало, когда холодная рука обвила его шею. Подтянув мокрый плащ и мокрую Сидони, он нагнулся за фонарем.

– Вот, возьми это.

Не говоря ни слова, она взяла фонарь и держала его так крепко, как только могла, пока он пробивался вперед. Ее нельзя было назвать пушинкой, а ветер и промокший плащ еще больше затрудняли ему путь.

Дверь террасы от порыва ветра грохнула о стену, когда он открыл ее плечом. Сидони протянула руку и закрыла за ними дверь. Буря хлестала по окнам и сотрясала двери, но тишина в доме показалась ошеломляющей. Тишина, отягощенная множеством несказанных слов.

– Теперь можешь поставить меня, – пробормотала Сидони и заерзала.

– Не дергайся. – Плечи его болели, ноги готовы были подкоситься, но он не собирался отпускать ее. Он прошагал через холл к лестнице, оставляя за собой мокрую дорожку.

– Я сама могу идти, – настаивала она.

Джозеф хотел возразить, но потом вспомнил, как его безрассудство вынудило ее бежать из дома. Устыдившись своей настойчивости, он остановился и поставил ее на ноги.

Она покачнулась, не сводя глаз с его лица. Лучше б она не смотрела на него так. Как будто ждала, что он все исправит. Ни черта он не может исправить!

– Ой, – тихонько вскрикнула она и, не отрывая от него испуганного взгляда, со странной грацией стала оседать на пол.

– Господи, даруй мне терпение. – Он подхватил ее, не дав упасть, и снова поднял на руки, скользя по мокрой коже. – Не возражай.

– И не собиралась, – пробормотала она.

Движения Джозефа были неловкими от усталости, но он не выпустил бы ее даже под угрозой пыток. Ее место здесь, в его руках, даже если он держит ее в последний раз.

Войдя в спальню, Джозеф почувствовал, как она напряглась.

– Нет…

Она не доверяет ему, и он ее не винит.

Очень бережно он опустил ее на стул перед горящим камином.

– Bella, у тебя нет причин верить мне, но клянусь могилой моей матери, что оставлю тебя спокойно спать после того, как высушу и согрею.

Она воззрилась на него, и он не имел представления, что происходит в этой головке, облепленной мокрыми волосами. Наконец она резко кивнула. Зубы у нее стучали, а губы посинели.

– Ну хорошо…

Он помог ей снять плащ. Руки ее побелели от холода, а движения были нескоординированными. Он мужественно не сводил глаз с ее лица, стараясь не смотреть на выпуклости под разорванной одеждой.

Пройдя в другой конец комнаты, Джозеф схватил с умывальника стопку полотенец. Повесил одно себе на шею, другим стал вытирать Сидони. Не считая дрожи, она оставалась неподвижной, как кукла. Первое полотенце скоро промокло насквозь, и он потянулся за следующим.

Промокнув большую часть влаги, Джозеф бросил пропитанные водой полотенца на пол и повернулся к туалетному столику. Стараясь выглядеть по-отечески безвредным, он налил Сидони бренди и придержал бокал, чтобы она отпила, убедился, что ее рука крепко удерживает бокал. Затем, немного обтершись сам, подбросил в камин дров.

Мало-помалу Сидони возвращалась к жизни, превращаясь из того бессловесного создания, которое он принес наверх, в манящую женщину. Под влиянием спиртного и тепла краска стала проступать на лице. Он знал, что обещал вести себя как джентльмен, но не мог отвести от нее глаз. Сторонний наблюдатель, вероятно, сказал бы, что Сидони похожа на обломок крушения: густые волосы свисали прямыми черными жгутами, ноги, выглядывающие из-под рваного подола, были грязными и поцарапанными.