— Я не знаю, как…

— Норд прав: ты слишком много волнуешься.

— Было бы странно не волноваться при нынешних обстоятельствах. Братство может в любой момент попытаться избавиться от меня, беременность, отъезд, твоя холодность…

— Мое внимание лишь подвергает тебя лишней опасности, — неожиданно перебил Дрэйк резко. — И переданная Беваном информация это только подтверждает.

— Они бы все равно узнали, раньше или позже, с тобой или без тебя, — покачала я головой. Сердце сжалось вдруг от мысли, от осознания радостного и одновременно исполненного печали пронзительной, отчаянной. — Когда мы вчера гуляли, Норд так… трепетно, благоговейно прикасался к моему животу, что… Он не сможет находиться вдали от меня, от нашего ребенка. Куда бы нам ни пришлось уехать, он последует за нами, он не ограничится визитами раз в месяц или еще реже, а значит, так или иначе неизбежно привлечет внимание ваших старших. Или кого-то из остальных младших, кто расскажет обо всем старшим. Ни ты, ни Беван не сможете прикрывать его вечно и факт, что Норда держат в ордене сугубо ради необходимого количества, не спасет, не защитит. Если однажды он устанет от моих претензий и детских капризов или разочаруется в этом жалком подобии семейной жизни — что ж, тем лучше для него, а может, и для нас всех. Но что, если однажды он решит, что должен быть с нами, а не с братством, растить ребенка, стариться со мной, а не присутствовать в наших жизнях сторонним наблюдателем, и попытается уйти? Норд говорил, что покинуть братство можно лишь умерев, и я не знаю, что перевесит в ваших старших — жажда бессмертия и силы или желание любой ценой искоренить болезнь и зараженного ею. Это безвыходная ситуация, Дрэйк, как ни повернись, какой путь ни выбери, везде тупик, везде чья-то смерть. И то, что ты избегаешь меня, ничего уже не решит, не изменит. Только незавершенная привязка будет напоминать о себе, медленно сводя с ума. — Я приблизилась стремительно к Дрэйку, посмотрела в карие глаза, в темноту, скрывающую огонь. — Я не знаю, что будет, если ее не инициировать полностью. Я действительно сойду с ума? Стану еще более вспыльчивой, чем сейчас? Зачахну, словно растение без солнца и полива?

— Я тоже не знаю, что может быть в таких случаях. Не уверен, что подобные прецеденты вообще имеют место. — Мужчина вздохнул глубоко, отступил от меня. — Но рисковать здоровьем твоим и ребенка я не намерен. — Повернулся, вышел в гостиную.

Странно. Когда-то я и вообразить не могла, насколько легко мне будет с Норданом и насколько тяжело с Дрэйком. Рассмеялась бы в лицо тому, кто заявил бы опрометчиво, что мужчина, пытавшийся меня подарить и передарить, будет готов ради меня терпеть тройную привязку, соперника, в то время как мужчина, чье благородство и доброе отношение ко мне не вызывало сомнений, окажется упрям и непреклонен в своем знании, как лучше для всех.

Я выскользнула следом.

— Я выжила после нападения керы, — напомнила я. — Думаешь, мне повредит вторая доза яда, знакомого моему организму?

— Мы не знаем этого наверняка, — возразил Дрэйк.

— И поэтому оставим привязку как есть? Считаешь, что так будет лучше для меня и ребенка? Или так будет лучше для тебя? — Я подошла к мужчине, встала перед ним, отбросила волосы назад, наклонила слегка голову набок, открывая шею.

Дрэйк смотрел на меня, пристально, напряженно, и я видела в глазах отражение внутренней борьбы, холодного разума, пытающегося обуздать инстинктивное желание завершить привязку, пометить свою женщину. Природа должна взять свое, природа, неведомая, загадочная, создавшая эти узы, непознанное наследие отцов братства. И я понимала отчетливо, что или сейчас, или никогда. Другого случая не представится, и я не хотела уезжать с неинициированной привязкой, с опасениями, как она отразится на крошечной пока жизни во мне.

Шаг вплотную ко мне. Прикосновение к шее, заставляющее склонить голову на самое плечо. Я закрыла глаза, не сдержала дрожи, когда клыки легко вошли в плоть. Я ждала вспышки боли, как в прошлый раз, но она лишь рассыпалась слабыми искрами при укусе, уступив место удовлетворению, приятному, кружащему голову. Словно после долгого, тяжелого дня я погрузилась в ванну, наполненную горячей водой с шапками душистой пены, отпустила наконец все тревоги, оставшись наедине с собой и покоем. Холодок освежающим ветерком прошелся по телу, правое запястье закололо ледяными иголочками. Дрэйк отстранился от меня, я покачнулась, открыла глаза. Мужчина поддержал меня, посмотрел взволнованно в лицо.

— Айшель?

Я подняла правую руку. На коже тонкая черная косичка узора, складывающегося из тянущихся, сплетающихся язычков пламени, обхватывающих запястье браслетом. Я провела пальцами по месту укуса и мне не нужно зеркало, чтобы знать, что не осталось и следа от клыков.

Дрэйк дотронулся осторожно до похожего на татуировку узора, изучая недоверчиво черный «браслет». Невинное прикосновение к запястью отозвалось вдруг волной знакомого жара, тягучими каплями лавы в крови. Я сделала глубокий вдох, чувствуя, как аромат проникает в легкие, туманит разум, поглощает мысли лишние, неуместные сейчас. Не понимаю… после укуса Нордана все было иначе.

— Дрэйк, — прошептала я растерянно.

Наши глаза встретились. Только на мгновение, но я увидела огненную бездну, осознала, что вот-вот исчезну в пламени. Поцелуй, яростный, жадный, обжег губы, мужские ладони скользнули по моим груди, талии, бедрам. Прикосновения торопливые, хаотичные, грубоватые, но мне все равно. Я отвечаю нетерпеливо, сама желаю прикоснуться к обнаженному телу, расстегиваю поспешно рубашку, путаясь в пуговицах, неожиданно мелких, вертких. Запах клубится вокруг, краем глаза я замечаю, как воздух сминается, словно лист бумаги, обращается зыбким маревом, горячий, готовый вспыхнуть в любой момент, смешивается с нашим тяжелым, неровным дыханием.

Дрэйк оттеснил меня назад, вынуждая отступать, пока я не уперлась в край одного из столиков. Приподнял и посадил на край столешницы, раздвигая мне ноги. В спину ткнулось что-то, похоже, лампа и я, не глядя фактически, просто столкнула ее локтем на пол. Грохот, звон бьющегося стекла донеслись будто издалека. Я вытянула полы рубашки из-под ремня брюк, расстегнула последние пуговицы, сняла раздражающую вещь с мужчины. Провела ладонями по груди, плечам, отметив со странным удовлетворением, что медальона нет. Откинула голову, подставляя шею по жгучие поцелуи, давая короткую передышку ноющим болезненно губам, ощущая, как кожи касаются, царапая, острые кончики клыков. На секунду всколыхнулась жалость, досада, что Дрэйк не укусил меня вот так, в порыве безумной страсти, в жарком мареве, что вилось пеленой вокруг.

Действительно безумие. Похожее на то, что было в прошлый наш раз, до того, как Дрэйк опомнился. И одновременно другое, темное, поглощающее не только мысли, но и нас самих. Никто из нас не мог остановиться, не мог взять под контроль эту голодную огненную бездну внутри.

Мужчина сдернул бретельки черного платья с моих плеч, ладонь скользнула под ткань лифа и сорочки, накрывая грудь. Я выгнулась, уперлась одной рукой в столешницу и задела небольшую стопку книг на краю. Передвинула чуть руку, сбрасывая книги на пол, не обращая внимания на последовавший за падением шум. Мне едва хватало воздуха, тело пылало, сгорая изнутри, по венам текла уже не кровь, но раскаленная лава, в голове туман, сладкий, манящий. Дрэйк рывком поднял подол платья, провел по внутренней стороне бедра, касаясь сокровенного через тонкую преграду белья. Вернулся к моим губам, перехватывая готовый сорваться стон, заглушая его поцелуем, неожиданно тягучим, мучительно долгим. Я подалась бедрами навстречу, чувствуя, как бездна затягивает неумолимо, как рвется на волю огонь, стремясь соединиться с огнем. Мужчина опрокинул вдруг меня на столешницу. Звякнула глухо пряжка ремня, Дрэйк склонился ко мне и огненные всполохи в почерневших глазах казались отражением этого темного безумия на двоих.

Сдвинутое кружево белья вопреки моему ожиданию, смутному, мелькнувшему отрешенно на границе сознания, что трусики опять порвут. Движение вперед, и мой вскрик, увязший в густом сухом воздухе. Я обняла Дрэйка, прижалась, отвечая на резкие толчки, прикусывая до крови нижнюю губу. Под спиной что-то скрипнуло протяжно, хрустнуло, и на мгновение мир за вуалью марева растворился, чтобы вернуться ощущением жесткой стены, к которой мужчина меня притиснул. Я лишь крепче сжала руки и ноги, едва удостоив вниманием развалившийся столик позади Дрэйка. Порожденная природой, инстинктами бездна тоже требовала свою дань, тянулась, желая большего. Огонь полыхнул сильно, ярко, опаляя тело, разбивая мир на бессчетные сверкающие искры. Заставляя вскрикнуть громче, отдавая бездне ее жертву. И бездна приняла дань, успокоилась, оставляя ослабевшее тело, эхо наслаждения, сознание, медленно возвращающееся из тумана.